И смех, звонкий, как несколько звучащих вместе высоких колокольчиков, вновь пролетел над уютным салоном легковушки.
…А как же тот, второй?..
Эта мысль ударила как обухом, и самый последний смешок вдруг резко оборвался, и мне показалось, что он жалобно повис над головой мужика в куньей шапке.
Тот, второй, который остался в баре?.. Он теперь один.
Перед глазами вновь возник полумрак небольшого зала, и фраза, простая и страшная, кольнула в самое сердце.
«Поодиночке им не спастись…»
Он (или она), наверно, не знает ни о нелюдях, ни о Насте, ни о том, что ему (или ей) уже не спастись.
Ни о том, что близок срок…
А я еду домой, в свою теплую огромную квартиру, лишив этого единственного человека шанса на спасение…
Дыхание внезапно стало резким и тяжелым. Смех провалился глубоко внутрь, губы стянулись в нитку.
Его жизнь зависит сейчас только от меня.
Краски пробуждающегося за окном дня мгновенно потускнели.
Я глотнула еще чаю, и из моего сжатого рта вывалилась жесткая отрывистая фраза:
— Отвезите меня назад.
И, не дав мужику вымолвить ни слова, я сунула ему прямо к носу купюру в пятьсот рублей. Тот поперхнулся «Явой» и снова посмотрел на меня в зеркало диким взглядом.
В этот момент в окне показался величественный «Детский мир», из-за угла которого маняще выглянул краешек моего дома.
Закусив нижнюю губу, я отвернулась в противоположную сторону и закрыла глаза.
И только почувствовала, как скользит машина, разворачиваясь на льду.
«Не надо возвращаться, — шепнул мне кто-то, сидящий внутри, — пожалуйста, не надо!..»
Но чей-то горький одинокий образ звал меня назад и словно молил: «Не покидай меня!..»
Кто же ты?..
…
Когда машина вновь очутилась у кромки леса, из-за которой выглядывала знакомая избенка, уже рассветало. Края небес подернулись нежной серой дымкой, луна угасла, и на смену ей вышло розовое морозное солнце.
Не взглянув на водителя, я положила на сиденье термос и вышла из машины.
И по хрустящему снегу двинулась к бару, тонущему в рассветных солнечных лучах.
На сердце, не давая дышать, лежала тяжелая каменная глыба. Я брела по расчищенной дворником тропинке, невольно замедляя шаг по мере приближения. Возле двери я вынула сигареты и начала курить — нервно, жадно, взахлеб.
Наконец, смирившись с тем, что в бар все-таки придется войти, я отворила дверь и стала медленно спускаться по узкой винтовой лестнице.
Тихо, как мышка, боясь звука собственных шагов, я пробралась в каморку и сразу увидела лежащую на диване записку. С тоской сунув ее в карман полушубка, я механически переоделась в халат и, захватив ведро и швабру, выглянула в зал.
