Тит положил стельку на землю, на коленях подполз к Грише, и выпалил, глотая слезы:
– Позволь длани облобызаю!
– Чего? – успел спросить Гриша, но Тит уже схватил его руки своими клешнями, и пошел слюнявить их в порыве благодарности. Не на это намекал Гриша, совсем не на это. Он хотел установить культ собственной личности, заставить Тита себе кланяться, называть барином, а вместо этого был подвергнут омерзительной процедуре физического воздействия. Теми же губами, какими совсем недавно Тит ласкал унитаз, он целовал и руки благодетеля. Из пасти Тита с каждым выдохом вырывался жуткий смрад, слюни были желтые и пенились. Едва сдерживая тошноту, Гриша ногой оттолкнул напарника, и с омерзением уставился на свои ладони, все покрытые отвратительной слизью.
– Позволь ступни облобызаю! – опять полез Тит.
– Нет! – закричал Гриша. – Хватит уже. Я убедился, что ты тошнотворен во всех своих проявлениях. Даже от твоего «спасибо» с души воротит. Пойдем лучше в гости сходим.
– За барыней пойдем смотреть? – оживился Тит.
– Хорошего понемногу. Заглянем к Герасиму. Очень хочу его проведать.
Гриша видел, что после акта стерилизации мычащего Герасима связали прочной веревкой, затащили в его сарай и бросили на пол – выздоравливать и набираться сил. Гриша никогда не упускал возможности поиздеваться над тем, кто физически не может дать сдачи (его малолетний сосед по подъезду мог бы это подтвердить), ну а к Герасиму у него имелись личные счеты.
Надзиратель, совершавший очередной обход, медленно прошелся по двору, помочился в цветник с розами, и, насвистывая, направился к казармам. Гриша уже приблизительно знал интервал обходов, так что часа два свободы у них с Титом было.
Вышли из коморки, наслаждаясь ночной прохладой и тишиной. Днем в имении постоянно было шумно: творилась суета, все бегали, что-то таскали, что-то копали. Свистели кнуты надзирателей, как пушки гремели холопские зады, извергая смрадный газ. Но ночью все это беспорядочное и бессмысленное движение приостанавливалось, холопов загоняли в сараи, надзиратели уходили в казарму. Господа укладывались спать на белоснежное постельное белье, сытые и довольные всем. Перед сном они неизменно молились. Гриша понимал их. Господам было за что благодарить всевышнего. Но вот зачем и Тит по вечерам постоянно стоит перед иконкой и рассыпается в благодарностях, этого понять было невозможно. За что он благодарил бога? За то, что надзиратели сегодня ударили доской и по спине, а не ломом и по голове? Или за особенно удавшиеся помои, вкусные и полезные?
