Васильчиков сам не заметил, как, споткнувшись о скобу, подскочил к щелке и замер, поднявшись на носки:
— Другая планета! За стеной пески древней планеты. Каналы Марса… Оазисы. — Васильчиков вытер ладонью слезы, выступившие на глазах, и опять прильнул к щели.
Ничего не видно. Да и не может быть видно через густую магму средней оболочки.
Неземной день! На чужой планете, где своя жизнь. Луч, пугающий и такой знакомый, как луч через завешенное окно.
Васильчиков вздрогнул, широко раскрыл глаза. Поют… Но как же можно слышать через непроницаемые оболочки ракеты? Мерещится? В ушах шумит? Нет, поют!.. Звукоулавливатели ракеты усиливают звуки извне. Где-то поют.
Васильчиков внятно слышал пение. Он отшатнулся от стены. Невозможно представить, что там, за стеной, но Васильчиков вдруг почувствовал всей душой, что там, близко, рядом, жители планеты.
— Товарищи! Там марсиане!.. Они встречают нас! — закричал Васильчиков. Он включил свет и бросился к аппаратам, определяющим состав атмосферы, радиацию почвы и микромир планеты. — Можно ли выходить?
Крик вывел из обморочного состояния Басру в соседней жилой кабине. Он рванулся, но тугие держатели сдавили грудь. Расцепив скрепы, Басра нащупал рукой шланг и впился тряпичными высохшими губами в сосок-поильник, сжав два положенных раза резиновый шар с водой. Пить захотелось еще больше. С усилием оторвавшись, он лег в гамак и вспомнил, что кто-то кричал.
Басра нажал кнопку. Кабина осветилась.
— Гарри! — негромко позвал Басра.
Увидев, что американец неплотно привязан к гамаку, он встал и осторожно двинулся, хватаясь за ременные скобы на стенах кабины. Но держаться не нужно было. Можно двигаться по полу.
Басра привык к чудесам в полете. Но тяжесть собственного тела его удивляла. И вещи лежат на местах плотно, а не покачиваются на привязях.
Осторожно приподняв руку Смейлса, Басра укрепил плечи американца и изумленно прислушался: «Что-то гудит там?»
— Да ведь мы на Марсе! — вдруг понял он. — Ва-а-си-иль-чик! — крикнул Басра, открыв дверь в кабину управления. — При-ле-те-ли! На Ма-арс!..
Басра притопывал на пробковом полу, неудержимо смеялся, теребил Кербаева за тяжелые плечи и, оборачиваясь к американцу, кричал:
— Смейлс! При-ле-те-ли!
Как мальчишка, угловатый, худой, двадцатитрехлетний Басра в белой спецовке, в мягких сапогах кружился в восточной пляске. Его смуглое лицо блестело. Он захлебывался радостным, счастливым смехом. Внезапно он присел, задохнулся, но, сидя на полу, все же кричал, плохо выговаривая от волнения русские слова:
