Слишком много историй…
Почему ее так растревожила эта фраза? Отчего ей неловко, стыдно, как… как отличнице, понявшей внезапно, вдруг, уже сдавшей тетрадь с домашним сочинением, что на самом-то деле она спорола полную фигню, что ждали от нее другого, принимая за взрослого, серьезного человека, и скоро учитель откроет ее работу в предвкушении чего-то феноменального, выдающегося, но разочарованно отбросит ручку, даже не зная, что ставить. Двойку вроде бы рука не поднимается, а на троечку не тянет, даже с огромным минусом…
Вот ведь живут иногда люди: не только персонажи, но и вполне себе реальные, живые люди. Копни их прошлое — а там!.. На сотню романов и столько же джезв «Огненного рая»[2] наберется. А то и больше.
И тот самый полированный футляр с атласной подкладкой и вонючими лилиями, которому предстоит замуровать однажды их тела в двух метрах под поверхностью земли — их совершенно не пугает. В отличие от Регины. Потому что им некогда. Вот еще — о какой-то ерунде думать, когда жизнь ярка, полна, насыщена и кажется бесконечной.
А у нее самой найдется ли хоть одна история? Не смешной случай, не курьез, о котором можно поржать в курилке или на сабантуйчике, не сплетня о ком-то или о чем-то — а История с большой буквы, которую можно рассказать даже незнакомцам, осознавая, что стыдиться нечего, а, в общем, даже наоборот. Что пережитое раскрыло в тебе неизвестные раньше чувства, подтолкнуло к подвигу или просто к хорошему делу, красивому решению, гениальной мысли, например. Чтобы тобой тихо восхитились и втайне, а то и открыто позавидовали.
Даже вроде бы незамысловатые байки об амурных победах бывают порой искрометны и поучительны. Даже вранье об охотничьих и рыбацких подвигах. А уж если выпадет рассказать о спасении… пусть не мира, но хотя бы лошади, угодившей в трясину; старушки, у которой под рукой не оказалось нитроглицерина; выуженном из бассейна и нахлебавшемся с испугу воды новичке — все, в глазах слушателя ты уже Герой.
Регина, поначалу шутки ради, как бы красуясь перед собой, попыталась выудить из памяти нечто подобное. Не смогла. И вот тогда-то испугалась в первый раз.
Вроде бы она отлично помнила свою жизнь, лет до тридцати не особо изобилующую событиями, но и не скучную. Правда, слишком монотонную и правильную, с почти идеальными и невероятно скучными родителями… немного деспотичными, в чем она решилась признаться лишь несколько лет назад. Тридцатилетие свое, к примеру, помнит, как, взбесившись от фальшивых поздравлений и фальшивых улыбок маминых подруг — чего приперлись на дочкин юбилей, делать нечего, что ли? — впервые в жизни закатила истерику. Наорала на мать, что, в конце концов, пусть всех этих теток приглашает на свой день рождения, а ей хочется видеть тех… кого хочется. Помнит, как перехватила у выхода Жанку, на которую напустилась родительница, попрекавшая дурным влиянием, как сбежала с ней из дому. Думала, что до вечера, оказалось — навсегда. Как через месяц выскочила замуж. Как через полгода развелась, когда вдруг поняла, что увлечение новоявленного супруга готикой, черной магией и мессами на самом деле не чудачество, а самая что ни на есть шиза: доверить такому папочке возможных детей она бы ни за что не решилась. Отбилась кое-как от Олежкиных родителей, которые едва не на коленях умоляли не бросать сыночка, угодившего, оказывается, уже в третий раз в психушку. Да вы что, ребята, я жить хочу! И жить нормально, с нормальным мужем, а такое не лечится! Да, выходит, не любила, по глупости за него выскочила, да, простите, ну, так получилась, мерзавка я и сволочь… Простите, люди добрые.
