Он не верил собственным ушам. Да за какие провинности на его голову обрушился гнев всех богов?!!
А внутри, вместе с ударами пульса, бухало — «накажи… накажи…»
Стефан сглотнул. Нет, он не будет. Это слишком… низко. И все равно без толку.
Но ненависть, извиваясь кольцами, нашептывала: «накажи… пусть и ей будет так же больно, как тебе. Как Росинке. Как многим, кого она сожрала, эта тварь».
Как во сне, пальцы сами собой сомкнулись на деревянной рукояти.
Вампирша улыбнулась ему, медленно повернулась и отошла к стене. Там взялась за ввинченные в камень кольца.
— Давай, владетельный князь. Не стесняйся, тебя никто, кроме меня и ллэ, не увидит. Но последние не могут говорить, а я умею хранить маленькие секреты.
Двигаться было тяжело, под ложечкой болело. А глаза как будто застлало туманом, исчезли куда-то безмолвные ллэ в лохмотьях, исчезла древняя каменная кладка. Впереди маячила узкая спина, затянутая в черное. А перед внутренним взором стояла Росинка в тяжелом свадебном облачении. Оплечье, расшитое камнями и жемчугом, золотые подвески в форме солнц. Полыхнула под ребрами, обжигая, злость.
И когда жар и боль в груди сделались невыносимыми, Стефан ударил. Еще. И еще.
…Наваждение схлынуло в тот миг, когда по белым щиколоткам вампирши пролегли темные струйки крови. Воздух стремительно густел, обращаясь в студень, застревая в горле.
«Теф, да что же это? Как она… до сих пор… в сознании?»
Тонкое кружево повисло лохмотьями. Вместе с кожей и мясом.
А нежить продолжала стоять у стены.
Затем медленно обернулась, все еще держась руками за железные кольца, и совершенно спокойно, как будто речь шла о совместном завтраке, поинтересовалась:
— Ну что, ты доволен? Теперь мы поговорим спокойно?
Белая щека расцвела кровавыми брызгами. Нижняя губа — прокушена, и алебастровый подбородок прочертила почти черная глянцевая дорожка.
Пальцы разжались, выпуская плеть.
И Стефан согнулся пополам, выворачивая на пол содержимое желудка.
Потом… кажется, он упал. Кажется, отполз в угол. Наверное, это было сладостное безумие, он сидел в углу, подтянув к груди колени, и рыдал взахлеб, словно маленький.
— Что… ты со мной сделала? Я же… никогда… женщин… никогда…
Внезапно он ощутил прикосновение холодного шелка ко лбу.
Ледяные руки нежити обнимали его, прижимая к себе, мягко укачивая.
— Я забыла, что такое быть человеком, — тихо сказала госпожа Пустошей, перебирая холодными пальцами его волосы, — но теперь, кажется, начинаю вспоминать.
