— У меня нет платка, — ленивым, рокочущим басом ответил пан Леонард.
— Как нет?! Стыд какой! Я же приготовила, положила у зеркала.
— Я не заметил.
— Мог бы спросить!
— Ты не давала слова вставить. Впрочем, у меня никогда такой возможности не появляется.
— Умоляю, Леонард. Не свисти, ради бога. Возьми мой.
Они с Марией порой тоже смешно и нелепо перебранивались. Летом, перед рождением Веры, они гостили в Стерлитамаке, у тещи. И собрались проведать Мариину бабушку, до ее деревни автобус шел два часа. Но в учреждении, распоряжавшемся такими поездками, пану Тадеушу не разрешили поехать в деревню к бабушке. Без всяких объяснений не разрешили — и жалуйся куда хочешь. Пан Тадеуш в учреждении крепился, держал нервы в кулаке, а в тещином доме разбушевался.
— Я кто? Шпион?! Из ЦРУ?! Какие такие секреты знает твоя бабушка? Я из братской страны! Я трубопровод «Дружба» строил. Мне всегда верили. И под Харьковом, и в Варшаве. Вот тебе в Польше что-нибудь запрещают? — накинулся на Марию. — Говорят, не езди к бабушке. Почему? Потому что не езди.
— Ты столкнулся с тупыми трусами. Будто их в Польше нет. Ты думаешь, тупость победишь криком? Нет, дорогой. Она тыщу раз тебе в душу плюнет, пока ей голову скрутишь. Правда, плохо мы еще умеем ей головы крутить.
— А мне от этого легче?! — не унимался пан Тадеуш. — Плевал я на вашу тупость. Я пешком к бабушке пойду. Нигде отмечаться не буду.
— Пошли, — согласилась Мария. — Поднимайся — и вперед.
Пан Тадеуш выскочил из дома и ударил вдоль да по улице, вдоль да по мостовой. Оглянулся: Мария следом уточкой переваливается. За городом, в густой пыльной жаре пан Тадеуш быстро остыл. А Мария все переваливалась за ним, ковыляла неторопливо — он бросился к ней, обнял, на руках внес в автобус, вернувший их к тещиному дому.
Боже мой, надо было ехать с ней в Стерлитамак. Цветы — долой, работу — долой, Пшешека — к Ханке и — в Стерлитамак. Мария, вернись!
Остановились недалеко от Сигизмунда. Его королевская вознесенность омывалась синими, ветреными потоками, утренний, свежий час помог ему сосредоточиться над Варшавой, и пока ни птицы, ни люди не докучали ему.
Пани Ядвига попросила подождать их. Сейчас захватят товарища и вернутся в Прагу, к накрытому столу, три дня она не отходила от плиты, такой салат придумала, такой...
Пан Тадеуш прошелся по площади, увидел, как под полотняным зонтом мостится слепой аккордеонист: раскладной стул долго не слушался его, заело у футляра замок, коробка для милостыни вывернулась из рук. Но вот приготовился, развел мехи: «Красные маки Монте Кассино...» — вздрогнуло сердце у пана Тадеуша: домой, домой, вместе с Марией пели когда-то они «Красные маки».
