Существует два Солженицына. Александр Солженицын бессмертный. Автор "Одного дня...", "Матренина двора", "Круга...", "Ракового корпуса", "Архипелага ГУЛАГ". Вызвавший сдвиг в литературе и общественном сознании. Давший толчок целому направлению в искусстве -- словом, породивший время Солженицына.
И Александр Солженицын -- болезненно-субъективный, остервенелый от боли за попавшую в тупик Россию. Солженицын смертный...
Солженицын бессмертный не противостоит ни Щедрину, ни Короленко, печальникам и борцам земли Русской. Он -- рядом с ними.
Солженицын смертный...
Эгоцентричность прозы Солженицына, явление самобытное, справедливо осознанное как достоинство, оказалось, как видим, лишь одной из сторон восславленной личности. Дало себя знасть и в эмоциональной футурологии, и в "огнепальной" публицистике, не идущей в своих размышлениях до конца.
Но об этом в своем месте.
3. ФРОНТ ВОЕННЫЙ И ФРОНТ ТЮРЕМНЫЙ
Литература -- дело партизанское. Где отпор -- там фронт... Он возник из-за панического противодействия властей, самиздат отвергнутых рукописей. Задолго до Солженицына.
Года через два после смерти Сталина, помню, пришла в журнал "Новый мир" рукопись бывшего чекиста. Мне дали пробежать несколько страничек: "Ежов в Свердловске..."
"Железный нарком" Ежов, сообщалось в рукописи, прибыв в Свердловск, собрал работников госбезопасности. Свердловск не выполнил ежовской разверстки, плохо искоренял "врагов народа", и нарком стучал по трибуне кулаком.
Едва он сел на свое место, к трибуне пробился парень в гимнастерке. Лицо простое, крестьянское. Работник органов. В руках он нес чемоданчик. Не выпуская из рук чемоданчика, он произнес в микрофон твердым, низким от волнения баском, что в Свердловске уничтожают верных Родине людей, патриотов.
И начал рассказывать о пытках... Договорить ему не дали. Вывернув руки назад, стащили с трибуны и тут же во дворе застрелили.
Тогда в зале поднялся второй паренек, тоже с чемоданчиком (ребята готовились к тюрьме), и сказал, что он разделяет взгляды своего товарища и может подтвердить, что уничтожают ленинцев.
Его застрелили в том же дворе через десять минут.
Больше никто не протестовал...
История Веньки Малышева, рассказанная Павлом Нилиным в повести "Жестокость", немедля получила, как видим, документальное подтверждение, хотя Павел Нилин не мог знать этой непошедшей рукописи: "Новый мир" не был "Новьм миром" Твардовского. Главным только что стал К. Симонов... Рукопись отправили обратно, куда-то в провинцию, как впоследствии и сотни и тысячи произведений -- документов "тюремной прозы", от которых уже и не знали, как избавиться*.
