С младых ногтей под старого звуки мифа мечтал парнишка в пику судьбе и миру найти то сердце цвета глубин-сапфира…
Судьба всегда коварна, не угадаешь, когда ей надоест на волнах качаться. И как тебя зацепит, порой, не знаешь.
Наш Джимми вырос, мальчику девятнадцать.
Силен, умен, хитер и, конечно, ловок. Удача в нос и щеки его целует. А в голове отцовское бьется слово о буре, что с сапфиром внутри лютует. И знает он — найдет и отыщет чудо. И лишь тогда /заброшена, позабыта своим народом/ Рена в одну минуту свободной станет /гордая нереида/.
И парень шел вперед, за седые скалы, за дальний риф, по курсу на сердце бури. Вода, что с детства лодку его ласкала теперь вдруг стала злее двух сотен фурий.
И парус рвал, как вату, холодный ветер. У лодки прохудилось заметно донце. Лишь он и шторм — на целом огромном свете и шепот волн: «Не справится… не вернется».
И ликовало водное с шумом царство — еще один поляжет под слой ракушек. Но с Джимми родилось и его упрямство — сапфир, лишь он для Рены прекрасной нужен.
Он шел вперед и снова вперед, как будто весь мир сошелся в сердце стального шторма. За утром снова тихо крадется утро, последний парус ветром давно оборван. И солнце бьет нещадно и плещут волны. И серебром покрылись виски у парня. И глубиной сапфировой взгляд наполнен и холод по груди пробегает странный. Но он несет в руках, что искал так долго, свою мечту, надежду свою на берег. Все так, как надо — справился Джимми с долгом, подарит Рене камень и будет верен…
Да только им не быть, да, не быть им вместе — подарит сердце-камень своей невесте и не заметит Джимми такую малость — его-то сердце там, средь штормов осталось…
— Есть преданье древнее у людей — раз, примерно, в целую сотню лет, ночь на миг лишится своих огней, чтоб оставить в небе кровавый след от заката. Даже не след — тропу, по которой в полночь под бой гитар в мир ступает та, что ведет судьбу. В это верит всякий — и стар, и мал…
— Миф занятный, — фыркнул один турист.
— Ерунда, — махнул его верный друг, подхватил соседский игривый свист — танцовщИца вышла.
И четкий круг из толпы ценивших её талант очертился в зале. И замер люд. Грянул резко струнами музыкант, находя в мелодии той приют. Задрожал, прогретый за целый день, воздух в темном баре. Взошла луна. Танцевала гибкая, словно тень. Улыбалась людям. Как от вина, наблюдая, тихо хмелел народ. И казалось, словно бы в этот час отрекался всякий от бед, забот. Только танец. Музыка. Отблеск глаз, что чернее были самих небес. В них плясала с девой, смеясь, луна. Забывали парни своих невест — забирала сердце с собою та, что сейчас плясала под каждый взор. Ворох юбок, словно живой огонь рисовал в дрожащей ночи узор и сплетал сетями.
