, отправляясь от самых
разнообразных проявлений человеческой жизнедеятельности. Возьмём с этой точки зрения солипсизм с его «я». Что это за «я»? «Я» есть известная целостность. Но эта целостность
конечна. Никакое «я» не помнит себя в бесконечности времени, а только с определённого «возраста». Даже если привлечь к делу платоновское «вспоминание», то это мало поможет, ибо ясно, что здесь
никакая не «данность», а умозрительное
объяснение. А что же
до «я»? И что же будет
после «я»? На эти элементарнейшие вопросы у солипсизма нет ровно никаких объяснений: такие вопросы «не принято» ставить. А почему собственно? Да потому, что это, изволите ли видеть, «низменная» постановка вопроса. Но кто сказал, что уродство абстракции выше многообразной палитры?.. Субъективные идеалисты
[42]нападают. А их нужно поставить в положение
обороны. «Я» пьёт и ест и плодит детей. Проза? Прекрасно. Но всё-таки ест и пьёт? Или не ест и не пьёт? Имеет тело или не имеет?
Имеет мозг или не имеет? Совершенно, ведь, бессмысленно предположить, что существует только чистая духовная» субстанция «Я» без материального субстрата[43]. Ибо, если бы это было так, то откуда бы появилось у этого чистого «Я-духа», у этого «чистого сознания» сознание своей собственной телесности, своего организма, его болезней, телесных потребностей и влечений, т. е.: состояний сознания, которые в самом сознании связываются с телесностью? А если эта телесность так или иначе есть, то откуда она? Отсюда такие вещи, как родители, как время, как эволюция видов, как питание, как ассимиляция, как внешний мир и т. д. и т. п. Пускай солипсизм объяснит все эти проблемы! Пусть onus probandi[44] полежит немного на нём! Но на этих проблемах он будет сразу же чувствовать себя, как рыба, вытащенная на сушу. Ибо все вопросы материальной жизни (еды, питья, производства, потребления, размножения и т. д.) и всей культуры, и всего овладевания (теоретического и практического) миром становятся необъяснимыми, причём чудесные загадки начинаются с самого тела пресловутого solus ipse. Или же оное «Я» должно провозгласить себя бестелесным, вневременным, внепространственным, вечным, в вечности которого угасает различие настоящего, прошедшего и будущего. Но, однако, никто ещё не отваживался на такое «salto». Может быть, дело спасает всеобщее «Я»? Не «Я» солипсистов, а «Я» фихтеанского толка? Однако — увы! — при такой постановке вопроса исчезает вся привлекательность
