– Я развяжу тебя, скоро, – обещает Марушка. Таким ласковым голосом, что хоть беги чем быстрее и прячься.
Нет, это прекрасно, он рад, но не понимает опять… Пленник может сбежать, а может и подстеречь момент, украсть оружие и…
– Можешь прямо сейчас, – соглашается он, нарушая ее игру.
– Не спросишь даже зачем? – насмехается ведьма.
– И зачем же меня развязать собралась?
– Может, хочу узнать, на что ты еще способен. Гостем – видела. Унылым ревнивцем – тоже. А вот пленником не рассмотрела, как следует.
– Гость был невежлив, ревнивец труслив, с меня станется и сейчас показаться тебе в лучшем виде… – и шутка совсем не похожа на шутку. Все это правда. Ингвар понимает, но, похоже, иначе уже нельзя.
– Какой поворот! Или Мара глаза открыла? – на лице у нее смесь бесконечного изумления и испуга, она даже всплеснула руками для пущего впечатления.
– Или заколдовали меня, как думаешь? – нет, правда, какое-то колдовство. Сам себе удивляется. Дважды простился с жизнью. Видел Марену и как отдают ей людей. Есть еще уцелевшие в этой жатве – но сколько их? Остальные уже далече. Невесть что впереди. Пленник он, и ведьме, считай, что сдался. И сама она – слух не подвел, разгромила его в пух и прах, ошметки одни остались. Все ноги и спину себе отсидел-отдавил, места живого нет. И о чем, позвольте, он думает? Норны, верно, были пьяны, когда судьбу для него творили.
– Ну что, пленник, чужак, северянин, Ингвар, средний сын Хельги, ярл безземельный, внук конунга, давший зарок не путаться с чародеями, сердце свое ведьме отдавший, – перечисляет Марушка, все так же глядя глаза в глаза ему, – снимаю путы с тебя, иди куда пожелаешь.
Пут как не было, исчезли веревки, хоть Марушка не приблизилась ни на пядь, даже пальцем не шевельнула. Почудились путы? Но ведь было все наяву, настоящим. Он знает, как это, каково, что ощущается, когда связан. И как правильно сделать – так, чтоб и пленник не мог распутаться сам, и увечий не причинить ему, если нужен еще зачем-то.
Зверь вскидывается, и сам Ингвар, человеческой стороной, едва не пускается следом за ним, такая ярость клокочет, перемешанная с обидой. За глум, за насмешку. Ничем не связанный пленник червяком извивается на земле, держит руки и ноги, будто связан веревками крепко-накрепко, терпит боль, а после – и то, как зазноба вьется вокруг, рядом совсем, насмехаясь да выманивая волка… Но и горечь эта, и рычание злобное – как со стороны себя видит сейчас. И ее. Ни радости, ни насмешки придуманной. Да еще кто из них, чья выдумка хуже? И вдруг сам начинает смеяться. Беззвучно. Только представить…
