Марушка качает головой, не будет костра. Волки да вóроны – законный удел для тех, кто приходит сюда с мечом[6]. Старший принимает ответ и шикает на несогласных.
– Не о чем спорить, это жатва Марены, – добавляет она, и споры сей же момент утихают. – И другим неповадно. Пусть знают, чем встречают у нас идущих с мечом. Что-то решили с дарами богам своим покровителям?
– Это будет оружие, – отвечает ей Старший. Испытать судьбу оказался никто не готов, тем паче, раз ведьма сама говорит, что бой этот – вовсе не бой, а Марьина жатва.
– Пусть будет так. Идите уже, – и мужчины, чуть не бегом возвращаются в лагерь, это и дальше от мертвых, оставленных на земле, и тем более – попросили. Так-то ведьмам и без того не особо перечат, если те в своем праве, а эта, к тому же, и дело важное, трудное им помогла одолеть. Чай, не цветочек, сама разберется, и с духами навьими, и вот с этим своим, еще живым пленником. А им ни к чему – ни видеть, ни знать, что будет дальше. И сердить ее ни к чему.
– Ну, что скажешь, хищник, пойманный в сеть? Снять твои путы, ты не укусишь?
Снова Марушка прежняя, как была. Бровью играет, усмехается краем губ, игры опять свои затевает.
– Ты же волк, дружочек, не так ли? – ведьма подходит к нему со спины, наклоняется, и шепот ее касается уха, щекочет. – Что, жажда охоты тебя обуяла? Нет? Может, проверим?
В руке у Марушки плошка с водой, голову повернув, Ингвар наблюдает, как пригубляет она глоток, словно бы издеваясь – видишь? нет никакой отравы! – и предлагает потом и ему испить. Это и правда вода. Холодная, даже, кажется, ключевая, откуда только взяла – ну, да ей среди леса родного виднее. Он осушает жадно, до дна, до последней капли. Просит еще. Но все тщетно, горло саднит, как и прежде, и ноет нутро, требуя, требуя, требуя…
– Как же ты жажду свою утоляешь, хм? – мурлыкает ведьма, склоняясь к Ингвару уже с другой стороны. – Никак? Или в бою, теряя себя, забывая, что ты человек? Или в лесу, на охоте, настигаешь добычу и рвешь? Не знаешь? А хочешь узнать?
– Нет, – отрезает Ингвар. – Не хочу.
И, пересилив порыв, он про себя повторяет заклятие, которое усыпляет, баюкает зверя внутри. Зверь голоден и недоволен, но вынужден покориться.
– Дедовы сказки… – ведьма расстроена, кажется. Вздохнула, нахмурилась. Но вот рукой провела по лицу, стряхнула – и снова лучится лукавой своей улыбкой: – Забудь.
И вдруг оказывается уже перед ним, впивается взглядом, глаза в глаза, будто ищет чего, известное только ей. А он – он впервые открыто, вблизи, не таясь разглядывает ее. Чем зацепила? Юность сама по себе цветок, много таких. И брови вразлет не редкость. Глаза цвета туч громовых, темнеющие чуть только что не по ней? Губы, что яркая, спелая вишня… нет, не лицом взяла, хоть такое и не забудешь, если видел однажды. Он даже сказать не смог бы, красива она или нет. Прямая линия плеч, и походка – как поют, белой лебедью по волнам. Порой казалась тонкой былинкой, гибкой лозой. Кошкой, играющей солнечным зайчиком. Такой встретил впервые, в лесу, когда увязался за ней… А порой – до животного ужаса каменел, такая сила в ней появлялась. Не раз задавался вопросом, точно ли ведьма так молода, какой кажется? И ответа не находил. Про таких, как она, говорят: кем захочет – такою и будет. Радуйся, что не каргой перед тобою предстала, хоть налюбуешься.
