Изогнутый месяц врезается в серебряный кокон, рассекает его поперек, а тот, от одного только касания, расползается в стороны, меркнет и тает, оставляя тело хозяина голым и беззащитным. Мертвым. Ингвар видит тело, лишенное света жизни, оно оседает на землю как срезанный стебель. Одно. И второе. Видит блекнущий свет и последние искры, и погасшие мятые коконы нитей. Словно кто-то снял и бросил на землю рубаху. И не видит крови, хлынувшей из рассеченных шей, последних судорожных движений, стекленеющих глаз… Не замечает склоненных долу голов победителей и воцарившейся тишины, которую даже костер не смеет нарушить, пожирая поленья в молчании. Не слышит он и ведьминых слов, обращений к Марене и просьбы принять как дар жизни врагов, сокрушенных силой ее.
Он видит лишь смерть, такой, какой прежде ее не знал. Серебряные одежды, лунное серебро, гаснущее, уходящее в землю. Так уходит вода в сухой бесплодный песок, так тени становятся ночью, когда солнце скрывается на закате. Быстрая, легкая смерть. Шаг за порог – в тишину, в полное небытие.
Странное чувство, будто это не он и не с ним. Будто тронул что-то запретное, приобщился к тому, чего видеть ему, чужаку, северянину, не положено. Иной, незнакомый лик смерти. Тот, который он знает, – звенит столкнувшимися мечами, хрипит яростным рыком, он в крови и желчи, он скалится окровавленным ртом, зияет пустыми глазницами, корчится в петле, тычет в лицо обрубками ног, рук, шей… Ингвар не понимает, как ему дальше быть, с этим иным. Как не может найти в облике жрицы, несущей смерть, ни малейшего сходства с ведьмою из заповедного леса. Бела, словно снег, холодна и спокойна, и, может, ему только кажется, но сейчас она выше любого из тех, кто в кругу. Исполнена силы – только чужой, нечеловеческой. Марьей. И свет внутри круга тоже уже не огонь, не отблески пламени, а что-то иное. Кто-то иной. Марена. Марена, на миг или два проглянувшая сквозь лицо ее и глаза. Марена, ответившая на зов. Марена, принявшая дары.
Пораженный открывшимся, он с опозданием удивляется, что не он это там, в кругу, что не его нить обрезана. Что не свершилось того, неотвратимого, в чем сомнений не было никаких. И следом за этим – жизнь окончательно возвращается. Зрением, четким и без искажений, обжигающей болью от пут, сучком, впившимся в спину, ноющим боком и жаждой, сжигающей изнутри. Марена ушла, время и жизнь возобновили свой бег.
– Погребального костра не будет? – спрашивает один из воинов в круге. Наверное, опять тот, Старший, как про себя называет его Ингвар.
