Далекий вопль заблудился где-то в груди воздаятеля, дом устремился в дыру нескончаемой горки аттракционов и моментально стал потерянной в черноте точкой.
* * *
Федот очнулся привязанным к столу. Отрубленные пальцы пульсировали, и боль отдавалась в зубы. Воздаятель скосил взгляд на кисть, замотанную кровавой тряпкой, и увидел ведьму. Молодая, лет тридцати, не больше. Она всё ещё была одета в деловой костюм, прическа растрепалась, макияж остался в прошлом, но красота не ушла.
— Я не хотела, — сказала она, заметив внимание Федота. — Не хотела. Он просто на меня сорвался. Он всегда ко мне придирался, а тогда просто все границы перешёл. Собрал всех и стал унижать меня. Весь этаж смотрел. Они улыбались! Смеялись. Я не выдержала. Не выдержала.
— Всегда есть оправдания, — процедил Федот. — Всегда.
Он подёргал руками, проверяя узлы.
— Я хотела просто жить, как вы все. Просто жить.
Ремни держались крепко.
— Вы убили Макара… Он был хороший…
— И ты отдала его князю.
Анна поникла, получив эту пощёчину. Спрятала лицо в ладонях.
— Раскаяние может спасти не жизнь, а душу. Твою душу, Анна.
— Её не спасет никто, — подняла она на него взгляд малахитовых глаз.
Ведьма поднялась со стула, подошла к столу и опёрлась на него ладошками. Смотрела Померанцева внимательно и грустно.
— Со мною этот фокус не пройдёт, — предупредил её Федот. — Господь меня не покинет.
— Я не хочу быть одна, — словно оправдалась она. Нависла над его лицом. От неё пахло корицей и ландышами. Грудь ведьмы коснулась его груди. Федот попытался отстраниться, закрутил головой.
Мир задрожал, потемнел. В нём остался только ждущий взгляд и сотворённые для поцелуев чувственные губы.
— Я ошиблась тогда, когда отдалась князю. Один раз я поступила плохо, а потом пыталась жить иначе. Но вы мне не дали.
Федот заскрипел зубами от боли — на тело будто вылили ведро кислоты. Что-то зашипело и захлопало, лопаясь. Воздаятель повернул голову. Рука бугрилась нарывами, крошечные вулканы вспухали под кожей и взрывались, выплескивая наружу гной, от которого становилось ещё больнее. Внутренности сжались в тугой комок, и воин Господа, не ожидая того от себя, обмочился.
Он ясно понял, что умрет. Ярко, болезненно осознал — насколько же обречен. И вдруг сквозь муки тела остро почувствовал страдание души. Как же остро ему захотелось ещё раз увидеть сына, посадить его на колени и почитать вместе. Увидеть, как он познает мир, как улыбается. Захотелось посетить могилу отца и вспомнить, как они вместе рыбачили ещё в те времена, когда не было никаких ведьм и уж тем более воздаятелей. Захотелось вернуться в их родную деревню и пробежаться по полю до речки.
