Маша лениво пожала плечами. Вид портфеля, который она видела у Поля Гогена подмышкой в собственных грёзах, многое объяснял. Да. Она сейчас спит и видит очередной разгул вернувшейся фантазии. А знаете, неплохо. Коль так, легко объяснить недавнее явление хамоватого купидончика, верно? Да и этого субъекта, пожирающего чудовищные бутерброды и несущего всякую околесицу…
— Кстати, насчёт околесицы вы отчасти неправы, Мария Борисовна, — удивительный Предо читал, похоже, и мысли. — Мало на белом свете найдётся людей, знающих столько, сколько ваш покорный слуга. Я, конечно, не совсем человек, но, прожив в вашем обществе достаточно долгое время, научился кое в чём разбираться и отделять зёрна от плевел. Помню, когда мы с Нероном только задумали спалить Рим, я предлагал ему воспользоваться порохом, который тогда уже делали в Китае. Но император был натурой романтической… Более того — поэтической… Хоть это и не совсем верно — стихи его, мягко говоря, не очень… О чём я? Да, о порохе! Так вот, Нерон остановил свой выбор на старой проверенной смоле… Правду говорят, он был безумен. Бе-зу-мен! Только сумасшедший может предпочесть отвратительно чадящую и плохо смывающуюся с одежды массу лёгкому сухому порошку с гораздо более высоким коэффициентом полезного действия. Ох, Нерон, Нерон… Бедный, несчастный, непонятый гений… Пусть и признанный. В своё время, конечно. И не без насилия. С другой стороны, смола ли, порох — не важно, это лишь средства. Вторично. А главное, как известно, результат… Да, цель была достигнута. Вы и не представляете, Мария Борисовна, насколько великолепное зрелище — объятый пламенем Вечный Город. О, это был шикарный опыт… Какие картины можно было б писать, стоя чуть поодаль от стен, какие снимать кинофильмы…
Предо, похоже, захлестнули чувства. Он поставил локти на стол, упёрся кулаками в подбородок, из глаз его выкатились блестящие слезинки. Да и Машу перестал раздражать этот странный незнакомец. Нет, она вовсе не относилась к его словам серьёзно, но с удовольствием слушала звучание удивительно красивого голоса, в котором то шелестела юная весенняя листва, то грохотала свирепая морская буря…
— Знаете, Маша… — расслабленно проговорил Предо, но сразу же опомнился, встрепенулся: — Покорно прошу простить меня, Мария Борисовна, обещаю — этого больше не повторится! Я чужд фамильярности, но иногда…
— Да что вы, Предо! — смутилась хозяйка. — Конечно же, я Маша. Никто по имени-отчеству меня не зовёт.
