Моргушка — ее на самом деле звали Ида Парагрин — была высокая, красивая, томная и таинственная. Перед тем как вернуться домой, она обычно звонила по телефону.
— Парри, — ее протяжный шепот плыл из аппарата, — сообщал ли кто-нибудь из девяноста девяти идиотов, которых мы называем нашими друзьями, о своем намерении прийти сегодня к обеду?
— Нет, дорогая.
— Хорошо. Тогда нам понадобятся только два-три яйца. Я принесу их.
— Моргушка, милая, не надо. Я уже кое-что приготовила.
— Божественное создание!.. А что именно?
— Ну знаешь, Моргушка, я купила макароны.
— Боже мой, Парри, я просто не нахожу слов! А скажи, не оставил ли этот варвар из полиции снова повестку на мое имя?
— Да, милая, она здесь, на письменном столе, вот тут, возле телефона.
— Будь он проклят! — негодовала Моргушка.
— Что ты говоришь? — пищала Вероника.
— Я сказала «будь он проклят». Он пристал ко мне сегодня, когда я уходила, но я притворилась, будто это не я. Ужасный болван! Каждый год меня вызывают повесткой по поводу собаки, которой у меня нет. Ты слышишь, Парри? У меня никогда не было собаки и никогда не будет.
— Да, дорогая. И я велела швейцару сказать, что ты уехала в Японию.
— Ах, но он такой дурак, Парри, он даже соврать как следует не сумеет.
— Да, правда, Моргушка, они поймали Нору и вручили повестку ей.
— Парри, милочка, неужели я единственный человек на свете, который способен все толком уладить? Ну, до свидания, милая, я сейчас иду прямо домой.
Мигушка — или по-настоящему Элла Перкинс — была смуглая и некрасивая, а Фелисити Пинк — Кивок — была коротышка с курчавой, как у полинезийки, головой. Они все вместе строили планы на будущее, и Вероника, по-видимому, обладала особым даром придумывать разные планы, где все отличалось удивительным по своей простоте совершенством. Например, они всегда будут жить вместе. Они никогда не выйдут замуж.
— Конечно, нет, — говорила Ида Парагрин. — В жизни нет высшего смысла, но жизнь есть факт, а когда имеешь дело с фактом, естественно, стараешься извлечь из него все, что только возможно. Пожалуйста, никаких замужеств.
Тогда Вероника придумала, что хорошо бы им приобрести плавучий дом и уехать жить на Темзу, где-нибудь между Путни и Кью. В тот день Вероника гуляла по берегу Темзы, недалеко от Хаммерсмиса, и любовалась полетом морских чаек на фоне осеннего заката; они порывисто выбивались из-под облаков, стремительно кидались вниз, взметая длинные струйки воды, и высоко взлетали над рекой, уносясь по направлению к Барнсу. На берегу, под зеленым флагом с белой надписью «КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ», возле груды досок и туго набитых мешков, какие-то люди возились с подъемным краном и воротом. Ах, ее даже бросило в дрожь от волнения. Мужчины свистели и говорили разный вздор. Мужчины такие глупые. А на том берегу отчетливо выделялось пять высоких дымовых труб, совершенно одинаковых, и церковная башня, мало чем от них отличавшаяся. Глядя на них, Вероника почему-то подумала о Египте. Вот что ей хотелось бы иметь — плавучий дом; и поплыть именно в Египет. Но вскоре этот идеал был вытеснен другим — мечтами о кочевой жизни. О небо, какое блаженство скитаться по всей стране в крытой арбе, которую везет гнедая лошадка!
