— Друба, — пролепетал ребенок.
— Вот что! Она согнулась, правда?
— Да, согнулась.
— Знаю я это, да ничего не могу поделать; труба у меня согнулась, и я не могу ее ни выпрямить, ни выправить. Труба у меня согнулась — правда? — да и сам я согнулся.
— Да, — сказал Мартин.
— Знаю, да ничего не могу поделать. Согнулась она, правда? — сказал старик, также уставившись на красную дымовую трубу, лихо подбоченившуюся на углу крыши.
— Да.
— Труба-то согнулась. Ну, а ты поди посмотри на мою красивую птичку.
На кухне у старого деда жил в клетке дрозд. Мартин подошел к нему.
— Видишь, какая красивая птичка. Эй, ты! — воскликнул старый Джон, стуча по решетке клетки изуродованным ногтем. — Но она не хочет петь.
— Не хочет петь?
— Не хочет она приручиться. Не хочет, да и все тут — правда, моя красивая птичка? Нет, не хочет.
И потому я хочу свернуть ей шею, — сказал, смеясь, старик, — а потом я ее сварю.
После этого Мартин приходил каждый день смотреть, цел ли еще дрозд. Но тот всегда был на месте.
Мартин рос. Незаметно для Дэна ребенок становился подростком. В школе он ничем не выделялся, кроме, может быть, поведения, но у него была странная привычка: он как-то незаметно умудрялся не делать того, что его не интересовало, а таких вещей было много — это было все, что не интересовало его отца. При этом их дружба со стороны почти не была заметна, и союз их был намного глубже своего внешнего выражения. Дэн беседовал с ним как со взрослым, а возможно, и считал его взрослым; мальчик был единственным существом, перед кем он когда-либо открывал полностью душу. Вечерами, когда они сидели вдвоем и Дэн делал короткую передышку во время вытачивания стульев — ремесло, в котором он достиг большого мастерства, — отец обычно беседовал с сыном, или, точнее, выкладывал перед ним все те смутные мысли, которые непрерывно накапливались в его мозгу с тех пор, как он стал взрослым. Пес обычно разваливался у их ног, положив голову на колени Мартина; мальчик сидел, изредка утвердительно кивая головой, хоть и редко произнося что-либо — он был неустанным слушателем. «Яблоко от яблони недалеко падает, — приходило в голову Дэну. — Он тоже всегда будет держать свои мысли при себе». Это была единственная черта в характере сына, причинявшая отцу беспокойство.
— Никогда не бери с меня пример, — убеждал он, бывало, сына, — только не с меня. Я глупец, неудачник, жалкая трава под ногами, да еще пытаюсь тебя учить, — но ты никогда не следуй моему примеру; я слабый человек. Мне в голову приходило такое, что я и сказать не осмелюсь. И хотел я, бывало, сотворить такие дела, какие никто бы не сделал, да и не захотел бы сделать. Это были не какие-нибудь дурные дела — а что это было, мне теперь и не вспомнить. Не был я ни горд, ни умен, хотелось мне жить попросту, совсем просто, на свой лад — помнится, так это было. Но я ничего этого не сделал — боялся, что обо мне люди подумают. Я проводил время со своими друзьями и делал то, что мне никогда не хотелось делать, — а теперь я даже не могу понять, почему я так делал. Я пел для них дурацкие песни, которые им нравились, а не те, которые сам любил. Жил я со всеми в ладу, и со мной все ладили. Я добрый малый, даже слишком добрый, а жил я непутем, растратил жизнь зря, видишь ли, все делал неладно, как дурак, которого заставь богу молиться — он лоб расшибет.
