Песнь в мире тишины (Рассказы) | страница 66



Начиная с этого времени Дэн бросил пить и целиком посвятил себя малышу, маленькому Мартину (который, как предположил один тэсперский шутник, возможно приходился сродни небезызвестной Бетти[19]). Однако голос Дэна теперь редко звучал на дорогах, где он проезжал. Они покрылись зимним льдом, эти дороги, но не потому он теперь молчал. Причиной его молчания было удаление из хора, и нельзя сказать, что тут были затронуты религиозные чувства — очень уж мало было их у Дэна Пейви, — но дело было в торжественном великолепии хорала; ведь этот хорал он украшал своим единственным даром, которым с таким пылом и гордостью делился со всеми окружающими с самого детства. Лишить Дэна всего этого — значило лишить его самого дорогого в жизни: возможности проявить себя в том искусстве, где он добился полного триумфа.

Когда пришла весна, как-то вечером он поехал за несколько миль в город, чтобы поговорить с хормейстером. С этого времени Дэн Пейви каждое воскресенье дважды ездил петь в церкви, находившейся за семь-восемь миль, что и хранил в глубочайшей тайне от обитателей Тэспера вплоть до своего выступления на музыкальном фестивале графства, где он завоевал ценный приз в конкурсе теноров-солистов. После этого Дэн снова обрел себя. По своему незрелому представлению он счел себя оправданным, и опять зазвучали его веселые песни по дорогам долины, как они звучали постоянно вот уже двадцать лет.

Маленький Мартин начал ходить в школу, и хотя ему разрешалось свободно гулять по деревне, он не отходил далеко от дома. Аккуратно подстриженный чубчик его был темно-каштанового цвета. Его кожа, по словам Мег, была как «олобастер» — нежная, без веснушек, всегда бледная. Его глаза, по словам той же Мег, были как две влажные сливы — темные и всегда вопрошающие. Что же касается носа, губ, щек, подбородка, то Мег ничего другого не могла придумать, как назвать его лицо ликом святого угодника; и в самом деле, в его манере держаться было что-то от святого — такой он был спокойный, кроткий, застенчивый. Золотого кольца он больше не надевал: оно висело на гвоздике на стене спальни.

Старый Джон, живший по соседству с ними, стал большим другом Мартина. Джон был очень стар — в долине запросто доживали до ста лет — и очень сильно согнулся, как серп, поставленный на рукоятку. Кроме того, он был совершенно лыс и весьма раздражителен.

Мартин пристально смотрел на крышу домика Джона.

— На что ты там смотришь, малыш?