Вот, значит, собрались они в темную ночь, а в ноябре ночи долгие. Тут и днем-то сквозь кладбищенскую ограду ничего не углядишь, сами знаете, а уж про темную ночку и говорить нечего. Да все это вы не хуже меня знаете, верно я говорю? — переспросил кровельщик, который, по-видимому, придавал особое значение этому пункту своего рассказа. Слова эти были встречены гулом одобрения — голоса не подал только одутловатый мужчина, — и кровельщик продолжал: — Было часов девять уже, когда раскопали они могилу. Работа была не ахти какая тяжелая, потому как Генри чуток только и землей-то присыпали. Похоронили его поверх старухи, а под той еще две дочки ихних. Ну, значит, откопали они гроб, и тут Импи возиться дальше что-то неохота стало, замутило его малость. Отдал он молоток и стамеску Леви и спрашивает:
«Леви, сумеешь ты, говорит, управиться тут чин по чину?».
«А чего ж не суметь?» — говорит Леви.
«Ну, вот и ладно, — говорит Импи. — Бери-ка мой фартук, а я покамест проберусь в загон к старику Уэйнкеру и приволоку овечку пожирней».
«Только не бросай меня, — говорит Картер, — что я тут один делать буду?»
«А ты как управишься — тебе и дел-то осталось всего ничего, — говорит Импи, — забирай деньги, скидай всю землю обратно и дожидайся тут, на кладбище, покуда я вернусь, а не то гляди у меня!»
«Ну нет, — говорит Картер, — уж лучше не делай ты этого».
«А вот и сделаю, — отвечает Импи. — Знаешь, какие у него овцы — жирные, как улитки».
«Нет, — говорит Картер, — сюда я встревать не желаю. Это не дело».
«Брось дурить, — говорит Импи. — А уж овечку-то я раздобуду. Держи фартук. Жди меня минут через десять. Барашка все одно я приволоку, даже если придется отхватить старику Уэйнкеру его проклятую голову».
И сгинул, прежде чем Леви смог его удержать. Ну что ж, натянул на себя Леви фартук и докончил один эту работу. Достал деньги, поскидал землю обратно на бедного Генри, могилу повыровнял, а потом отправился к церкви, присел на ступеньку и стал дожидаться Импи. А тут через калитку идет какой-то старик. Шел, должно быть, сюда пропустить стаканчик и вдруг видит в темноте что-то белое, а это, значит, Леви сидит на паперти. Страх разобрал старика, он тут же дал деру, аж пятки засверкали, и прямо сюда, где мы сейчас вот сидим, — только было это тридцать лет назад.
«Боже ты мой, да что же с тобой такое? — обступили его со всех сторон, потому как лица на нем нет — белое как мел, а губы синие, будто точило. — Уж не привидение ли повстречал?»
