— О, великий боже! — тяжко вздохнул Тернер.
— Нет, вы только послушайте, — попросил Боллингтон. — Это была вполне невинная дружба, ничего больше я и не имел в виду, и особа эта весьма напоминала мою жену, очень напоминала, что бросалось в глаза всем и каждому; об этом поговаривали, то есть я хочу сказать — об их сходстве. То была некая миссис Макарти, прелестная женщина, однако Фиби просто не переносила ее. Признаюсь, обвинения моей жены были так преднамеренны и так упорны, что под конец у меня уже не было сил опровергать их и по временам хотелось, чтобы в этих обвинениях была хоть крупица истины. Ведь любовь — это нечто вроде идолопоклонства, но постоянным жертвоприношением она все же быть не может: ведь птицы феникса на самом деле нет — а, Тернер?
— Что, что?
— Я говорю, что нет птицы феникса, не существует ее.
— Верно, чего нет, того нет.
— И наконец я дошел до того, что совершенно серьезно стал задавать себе вопрос: уж не стою ли я и на самом деле на грани этой измены? Глупость, конечно, но уверяю вас, именно так повлияла на меня вся эта история. У меня появились сомнения в себе самом — ужасающие сомнения. И как-то раз, когда мы были у себя в комнате, случилось то, что должно было случиться рано или поздно: мы совсем рассорились. О боже мой, что это была за ссора! Она говорила, что я лукавый, двуличный, неверный негодяй, и тому подобное. Крайне несправедливо с начала и до конца. Она обвиняла меня в разных мерзостях, которые я будто бы совершал вкупе с этой самой миссис Макарти, и вопила: «Надеюсь, ты будешь лучше обращаться с ней, чем со мной!». Как вы думаете, Тернер, что она имела в виду?
Боллингтон уставился на своего приятеля с таким видом, будто ждал от него по меньшей мере пророчества, но только Тернер собрался ответить, как Боллингтон продолжал:
— Я никогда не смог это выяснить, никогда не пришлось мне ничего узнать, потому что тут произошло нечто страшное. «Я выйду, — сказал я, — думаю, так будет лучше». Только это, ничего более. Я надел шляпу и уже взялся за дверную ручку, когда она завопила в полном неистовстве: «Убирайся вон со своей Макарти, не желаю больше видеть твою мерзкую рожу — никогда, слышишь?». Это было уж чересчур, знаете ли, Тернер. Ну так вот, я ушел, и не буду отрицать — я был в ужасающей ярости. Лил дождь, но мне было все равно, и я бродил по улицам. Позже я укрылся под навесом книжного магазина, прямо напротив лавчонки, где продавались теннисные ракетки и табак; рядом ютилась еще одна — в витрине были выставлены алые гвоздики и персики в гнездышках из шерстяной ваты разных цветов. Дождь хлынул с такой силой, что улицы почти опустели и прохожие казались зловеще-молчаливыми под своими зонтиками; их башмаки тупо шлепали по лужам, и, скажу вам, я был бесконечно печален, Тернер. Я уж подумывал перейти улицу, купить несколько гвоздик и персиков и отнести их Фиби. Но я не сделал этого, Тернер, я так и не вернулся к ней, нет, не вернулся.
