— Скверные чернила, — сказал он и поставил пузырек на камин. — А где мои визитные карточки?
Вероника подала ему шкатулку с визитными карточками.
— Ну, может быть, через некоторое время? — всхлипнула она.
— Да, да! А теперь будь умницей! Ну, Вероника!
Но все его ласки и нежности остались без ответа.
После этого разговор о ребенке больше не возобновлялся. Вероника замкнулась в себе. Она тосковала, хирела, но уже не требовала, чтобы ей возвратили Питера. Кори-Эндрюсы увезли мальчика за границу, в Италию. Ребенок рос и чувствовал себя прекрасно. Для Вероники он умер. И многое другое умерло для нее; она была женой Арпада, матерью навсегда утраченного маленького Питера, но уже больше не была своему мужу ни возлюбленной, ни другом. Обида, которую она затаила в сердце, заставила ее прозреть, и она теперь видела, что Арпад нежен с ней не потому, что любит ее по-настоящему, нет, она для него ничего не значит, просто лакомое блюдо — что-то вроде сдобной булочки, которую он привык крошить за обедом. Женщинам всегда приходится терпеть от мужчин, которых они любят, все женщины — Анны Каренины.
Ее муж прочитал этот роман, и он ему не понравился: нравы ужасные, люди, выведенные там, все какие-то извращенные и пренеприятные, а этот Толстой, который мог написать такую книгу, просто чудовище. И всякий раз, когда безучастность Вероники принуждала Арпада к воздержанию или когда ее неизменно кроткие глаза напоминали ему, что рана еще не зажила, он обрушивался на «этого Толстого», приписывая ему и перемену в Веронике, и ее настроение, и ее холодность, и угасший пыл, и ее изменившиеся вкусы. Ведь сам Арпад ничуть не переменился. Он был теперь более внимателен, чем когда-либо, она волновала его сильнее, чем прежде, и он чувствовал себя влюбленным, как никогда. Он перечитал тайком многие страницы романа Толстого, потому что Вероника уверяла, будто в каждой женщине есть «что-то похожее на Анну Каренину», но не находил ничего похожего на Веронику. Просто какая-то сумасшедшая бросилась под поезд назло другим, именно назло! Иногда, окончательно сбитый с толку, он в бешенстве восклицал: «Черт бы побрал этого Толстого!».
В августе начали обставлять новый дом, и Вероника довольно равнодушно отнеслась к этому увлекательному занятию. Арпад надеялся, что перемена места и новое соседство окажут на Веронику магическое действие и повлекут за собой столь желанный перелом в ее душевном состоянии. То, что Вероника, которая ни на что не жаловалась, может быть больна, вряд ля приходило ему в голову, когда он задумывался о создавшемся положении: просто она на него дуется. Он достаточно опытен и разбирается в этом, и ему, как мужчине, следует отнестись снисходительно к этой ее дури, которую он может понять, но ни в коем случае не оправдать; надо только переждать до тех пор, пока ее проклятое настроение исчезнет само собой и она сдастся и скажет: «Дорогой мой, конечно, это было глупо с моей стороны, я была несправедлива к тебе.
