«— Он коснулся дерева.
— У дерева все признаки передозировки облучения…
— Что, если оно тоже излучает?
— Что, если он поражен?
— Что, если мы — в опасности?!»
Их руки, простертые ко мне, опустились. И когда я отстранился от дерева, эти двое шарахнулись прочь.
— Погоди, Хортов! — сказал Мурашов, не сводя глаз с моего лица.
Нет, не думаю, что были уже какие-то признаки, не думаю. Это приходит и уходит. Ведь и потом, ночью, в автомобиле, те люди видели во мне человека…
— Погоди, Хортов! — повторил Мурашов. Говоря, он как-то странно гримасничал, делая расплывчатые жесты, будто нарочно.
Я невольно проследил за его движением. Я отвлекся и не заметил, что Козерадский сдернул с плеча ружье! А стоило мне перевести глаза на него, как ружье оказалось и в руках Мурашова.
Теперь я стоял неподвижно, а на меня смотрели четыре круглых черных глаза двустволок.
— Погоди, Хортов! — вновь проговорил Мурашов. — Ты успокойся! Ты же сам знаешь правила. Есть объект. Объект подвергся необъяснимому изменению. Ты был с объектом в контакте. Ты должен быть… изолирован. Ну ты же и сам знаешь, слушай!
Я и сам знал, что полномочия у этих двоих весьма широкие… И, посмотрев вприщур на Козерадского, потом на Мурашова, свистнул в два пальца резко и коротко.
Я не думал, что надо делать. Я знал. Или чувствовал, что одно и то же. Таким свистом я когда-то звал Пирата. Это было лет тридцать назад…
Сзади затрещал подлесок, и лицо Мурашова побелело. Двустволка заплясала в его руках, а Козерадский свою и вовсе выронил.
Я опустил глаза, и мелькнула безумная мысль: справа, у колена, Пират!
Но не пес верный явился на мой зов. Рядом стоял поджарый, молодой волк.
Повел огненным глазом: «Ты звал? Я здесь!!»
В глазах ни намека на услужливость! В глазах преданность друга, брата — существа, равного мне;
«Ты просил помощи? Вот я пришел!»
И когда я опустил руку на его загривок, волк чуть напрягся, вскидывая голову. Как будто мы стали плечом к плечу.
В этот миг Мурашов справился с собою, выровнял двустволку.
— Погоди, Мурашов! — сказал теперь я, подражая его увещевательной интонации. — Погоди, Мурашов! Опусти ружье. Ты же видишь: мы не намерены тебя трогать.
— Мы? — прорезался голос у Козерадского. — Он дрессированный, да?
Я только вздохнул:
— Сам ты дрессированный, понял? Ты с Мурашовым! Вы все!
Неужто то, что произошло дальше, было прежде всего реакцией обиженного моей репликой человека? Я забылся в словах… я ведь еще был таким, как они…
