За ним ползли со стонами шестеро детей — существ в виде детей. Их плоть была бледной, как у личинок, их глаза были впадинами в бесконечную тьму, их челюсти растянулись от длинных и острых зубов. Они были в старых лохмотьях, кроме одной — с ее шеи свисал серебряный потертый кулон в форме изящного лебедя.
Ольгун кричал от страха, Шинс не могла ответить на его предупреждения.
— Дорогие друзья, это Виддершинс, — сообщила Лизетта, — которой мы благодарны за встречу. Виддершинс, это мои новые друзья. Мы понимаешь, зачем они тут?
Даже в ее состоянии было несложно понять.
— Ируок… — прошептала она, кровь текла из уголка рта.
Словно в ответ сдали, там, где не нашел бы компас, залепетал хор детей.
— Хорошо, — женщина радовалась так фальшиво, что это пугало. — Они тут не на самом деле, конечно. Ируока пригласили, хоть и случайно. Моих друзей — нет, и присутствие Церкви все еще тревожит их. Но мы заняты этим, да, милые?
Дети-призраки ворковали, трое фейри кивнули в унисон.
— Они на границе, они в магии, что дали мне, — продолжила Лизетта, выхваляясь. — Они могут появляться в Давиллоне на небольшие периоды времени. И они так хотели побыть тут с тобой.
Шинс поняла, что нужно спросить, почему, но стиснула зубы. Она не будет их радовать.
— Поэтому, — сказала Лизетта, словно она спросила, — мы ослабили боль твоей раны. Мы договаривались, что я дам им повеселиться, видишь ли.
Фейри-подросток с зеркальными глазами наступал, а потом прутья на его левой ладони затрепетали, корчась от ненависти.
— Интересно, — отметила Лизетта, — если их игры убьют тебя раньше, чем ты истечешь кровью насмерть, они ощутят, что бог умер?
«Не так. Все не должно было произойти так. Прости, Ольгун…».
Жуткое существо подняло руку для удара, но Шинс даже не видела этого сквозь слезы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В этот раз сон был другим.
Епископ Сикар проснулся с криком, его щеки блестели, бороду пропитали слезы. Но он не узнавал картинки, не понимал значения кошмара.
Он знал, что кто-то где-то страдал. Где-то мир был на грани потери чего-то незаменимого.
Сикар снова уткнулся лицом в ладони. Он долго горевал, не зная, по ком плачет.
* * *
Она не помнила свое имя, даже какую-нибудь букву из него. Все о себе пропало. Если до этого ее мир был в агонии, теперь не было мира. Не было сознания.
Не было ощущений.
И памяти.
Как и не было желания, чтобы это прекратилось, потому что она не помнила, было ли когда-нибудь не так.
Она кричала постоянно и отчаянно, не осознавая, что кричит. Тело, разум и душа разбивались, по ней безжалостно бежали трещины, которые, если они станут шире, уже не заживут. Но ей было все равно, потому что она не знала, что могла сосредоточиться, а вокруг нее смыкалась бездна…
