Там сильно пахло корицей и сладостями.
— Мама? — она снова была ребенком, едва могла говорить. Это ее смущало, ведь она была подростком, но она ничего не могла с собой поделать. Она не могла сделать голос ниже и решительнее. — Папа!
Скуление стало приглушенными криками, испуганными, предупреждающими. Похоже, под наволочками их рты были заткнуты кляпами, но Розамунда не понимала, зачем.
Она придвинулась, пытаясь понять. Она увидела руки матери, и ее смятение возросло.
Лакрица. Запястья ее родителей были скованы не веревкой или цепью, а толстыми сплетенными полосками лакрицы.
— О, ты здесь! Хорошо, а то мне надоело ждать.
Розамунда пискнула от жуткого голоса. Не голоса. Голосов. Два голоса говорили в унисон, идеально четко. Один голос принадлежал мальчику, что мог быть на пару лет старше нее, другой голос был грубым скрипом старика.
Вдали, словно отвечая им, хор детей радостно вопил из-за ее прибытия.
Он появился из ниоткуда, стоило затрепетать свече. Высокий и худой, он напоминал юношу, что еще не считался взрослым, может, почти ее возраста. Но Розамунда не верила. Она не сомневалась, что он был намного старше, чем выглядел.
Темные жирные волосы висели колтунами до плеч. Его туника, брюки и жилет когда-то были хорошими, даже богаче, чем ее наряд, но теперь они были в грязи, пятнах и дырах.
Его правая ладонь была в перчатке из кроличьей шерсти, сжимала старый кухонный нож в засечках, а левая…
О, боги!
Большой палец левой ладони был обычным, но другие вообще не были пальцами. То были свежие прутья березы почти в два фута длиной, идеально подходящие, чтобы рассекать кожу непослушных детей.
А его глаза были стеклом. Идеальные зеркала отражали комнату и Розамунду, но не остальных членов ее семьи.
Слеза покатилась по щеке Розамунды, но она не могла заставить себя кричать.
— Ты звала, — сказал он ей своим двойным голосом. — И я пришел.
— Звала…
— Да, вы оба. Отчетливо. Сказали, что ненавидите… их, — презрение в его тоне было густым, он помахал прутьями в сторону ее родителей.
Рузель всхлипывал со своего места.
— Но мы не серьезно!
— Конечно, серьезно, — существо звучало спокойно, почти с сочувствием. — Все дети так делают. Может, лишь на миг. В пылу момента. Но вы ненавидите. Все вы. И мига…
Старый нож сверкал в алом свете. Кровь обагрила наволочки изнутри, испуганное скуление сменилось бульканьем.
— …хватает.
Мальчик завизжал, рыдая, бросился к маме и принялся трясти ее, умоляя ее встать. А Розамунда?
