Согласно другой традиции святоотеческой мысли творчество возникает после изгнания человека из рая как своего рода наказание, епитимия за преступление заповеди (эта точка зрения, в частности, принадлежит св. Иоанну Златоусту). В богословии XX века мы находим ещё одну точку зрения на сущность творчества и сам момент его зарождения. В капитальном труде о. Михаила (Труханова) «Православный взгляд на творчество» автор говорит о том, что человек становится творцом тогда, когда, уже преступив заповедь, но ещё пребывая в раю, шьёт себе «опоясания» из смоковных листьев (Быт. 3, 7). О. Михаил пишет: «Весь процесс творчества представлен в этом библейском факте, как-то: основа творчества — сознание личной недостаточности; побуждение к творчеству — стыд за недостаточность и стремление её преодолеть; и назначение творчества — стремление к духовности, благопристойность, предотвращающая поползновение на грех» [7, 108]. Человеческое искусство, согласно мысли о. Михаила, и начинается с «…творческого рукоделия наших прародителей, создавших опоясания, шитые из смоковных листьев. Оно продолжается доныне и будет продолжаться до завершения бытия нашего мира, имея высокое назначение: способствовать нравственному совершенствованию человека и призывать его жить на земле по-Божьи, дабы достичь пребывания в любви, в единении с Богом» [7, 109].
Однако проблема смысла, высшего назначения, оправдания творчества в своём пределе не имеет окончательного, так сказать, «благополучного» разрешения. Архимандрит Киприан Керн пишет по этому поводу: «Нам особенно понятно, что тут не может быть догматически ясного ответа <…>. Задача или, точнее, задание, дано. Человеку, по самому существу его, задано творить. Это его и отличает от ангелов. Так изволено в замысле о нём. Но, кроме того, и при изгнании из Эдема дана заповедь „возделывать землю, из которой человек взят“ (Быт. 3, 23), что не ограничивается, разумеется, одной только агрикультурою, но означает возделывание, обработку, украшение в самом широком смысле слова, и во всех областях жизни и творчества <…>. Это задание трагично, носит в себе противоречия, но это всё же не аннулирует самого задания. Религиозную жизнь вообще нельзя себе представить свободною от противоречий и конфликтов. Благополучного и безмятежного вообще не может быть в жизни духа, так как дух этот связан с материей и втиснут в узкие рамки законов природы <…>. И, может быть, ни в одной области жизни духа эти конфликты так не сильны и неумолимы, как именно в области творчества и культуры» [1, 376].
