Оба были бесстрашны, хладнокровны, уверены в себе; оба являлись прекрасными образчиками цивилизации, которых в семнадцатом веке назвали бы героическими личностями, а в девятнадцатом – попросту головорезами.
– Покажи свою игру – приравняем! – спокойно сказал
Теннесси.
– Два козыря и туз, – не менее спокойно ответил незнакомец, показывая два револьвера и охотничий нож.
– Моя карта бита, – сказал Теннесси. Отпустив эту игрецкую шуточку, он швырнул в сторону бесполезный револьвер и под конвоем своего поимщика отправился обратно.
Был жаркий вечер. Прохладный ветерок, поднимавшийся обычно с заходом солнца из-за гор, поросших густым чапаралем, на этот раз миновал Сэнди-Бар. В узком каньоне стоял душный запах смолы; с отмелей, заваленных сплавным лесом, тянуло гнилью. Лихорадочная суматоха и бурные страсти дня еще не стихли в поселке. Вдоль берега реки, не отражаясь в мутной воде, сновали огоньки.
За темными стволами сосен ярко светилось окно чердака над почтовой конторой, и сквозь незанавешенное стекло зевакам, собравшимся внизу, были видны те, кто решал участь Теннесси. А вверху, надо всем этим, вырисовываясь на темном небосводе, поднималась Сиерра, далекая и равнодушная, увенчанная еще более далекими и равнодушными звездами.
Суд над Теннесси велся настолько беспристрастно, насколько это соответствовало стремлению судьи и присяжных хоть как-нибудь оправдать в приговоре недостаточную юридическую обоснованность ареста и обвинительного заключения. Закон Сэнди-Бара разил неумолимо, но не мстил. Азарт и ярость, порожденные охотой на преступника, улеглись; заполучив Теннесси в свои руки, эти люди готовы были терпеливо выслушать любую речь в его защиту, заранее уверенные, что она будет недостаточно убедительной. Не сомневаясь в виновности подсудимого, они охотно давали ему право использовать в своих интересах любое колебание мнений. Уверенность в том, что преступник заслуживает петли, позволяла предоставить ему такие возможности защищаться, каких этот отчаянный смельчак, по-видимому, и не требовал. Судья, вероятно, был озабочен больше, чем подсудимый, который, не выказывая никакого интереса к ходу дела, испытывал мрачное удовольствие, сознавая, какую ответственность он налагает на других.
«Я в вашей игре не участвую», – таков был его неизменный, но беззлобный ответ на все вопросы. Судья – он же и поимщик Теннесси – на минуту почувствовал смутное сожаление, что не застрелил его на месте в то утро, однако поборол в себе эту человеческую слабость, как недостойную слуги закона. Тем не менее, когда послышался стук в дверь и выяснилось, что в пользу подсудимого хочет выступить Компаньон Теннесси, его сразу впустили.
