«Чертов полковник! — подумал наш герой, забирая листы и шагая по коридору к лестнице. — Из-за него все, из-за него! Не зря они все его корят, все его бывшие дружки!.. И подпоручик, бедняга, из-за него в каземате сидит, и сестрица его, ангел, из-за него по двору мечется, и мне муки… чертов полковник!»
Разгоряченный этими чувствами, он так и выбежал во двор на мороз без шубы, в одном сюртучке, с черной папкой под мышкой в которой новые опросные листы таили свои каверзы. Быстро перебежал двор, обогнул соборную ограду и помчался к страшному месту, обвеваемый морозным вечерним ветром.
«Не зря тебя судят, злодей, и казнят! — думал он на ходу. — Как ты всем жизни перепутал, враг!»
И чем больше вырисовывался перед ним мрачный силуэт крепостной стены, тем сильнее охватывали его ожесточение и гнев, и так вот, сопя и бормоча проклятия, заиндевевший весь, сопровождаемый морозными клубами, словно духами ада, размахивая черною папкой над рыжею головой, ввалился наш герой в караульное помещение, временно оборудованное в одном из казематов куртины, где большой фонарь, свисая с потолка, странно освещал покрытые зеленой плесенью своды. Дежурный офицер развел руками, ибо по позднему времени уже не имел ключей, а находились они по недавно установленному порядку у плац-майора Подушкина, некоронованного короля сих казематов, имя которого, и без того знатное, утвердилось окончательно благодаря возмущению, происшедшему в недавнем декабре.
Дежурный офицер поманил за собой Авросимова, и они направились к плац-майору.
Несмотря на поздний час, плац-майор бодрствовал. Сильный запах водки исходил от него. Человек он был большой и грузный и неопрятный, но это нашего героя не смущало, ибо детей с ним крестить он не собирался.
— Теперь мне, сударь, ни сна, ни покоя, — рассказывал плац-майор, копошась в связке ключей и приспосабливая ее, чтобы удобнее нести. — Никто теперь без меня никуда-с. Государственные преступники — это, конечно, само собой, так ведь их много, сударь, много! Да все не в себе, с капризами…
Теперь уже втроем они шли по направлению к первой стене. Снег поскрипывал под ногами.
— …Прежде всего ублажи, — говорил плац-майор, медленно и с одышкой вышагивая, — подай, возьми, накорми… А знаете, сударь, каково аристократа-то ублажить? Черного хлеба, к примеру, он не ест… Не спешите, сударь… Да я его уговорить должен… Или вот запри, отопри… На каждого ведь особое предписание: содержать, к примеру, хорошо. Что сие значит? Давать чай, как ни попросит, бумагу, белый хлеб-с, солдата в лавочку гонять, а коли денег у арестанта нет — свои выкладывай, вот как-с… Или, к примеру, содержать строго… Не споткнитесь, сударь, тут приступочек… Чаю не давать, бумаги не давать, масло в лампе вышло — не давать, шуметь не давать… Или, к примеру, содержать строго, но бумагу, буде понадобится, и перо давать… А ведь это, сударь, все на мне. Сначала, сударь, бывает трудно, покаюсь. Они все разные. После же, по прошествии времени… Теперь сюда пожалуйте-с, вот так… а по прошествии времени приспосабливаются, и уж мне полегче тогда, полегче… В общем, не заскучаешь, сударь…
