— Говорят, — продолжал толстяк, — еще за год до этой несчастной вспышки, он часто говаривал: «Maman, donnez moi de la foi. S’ai besoin de foi»[2]. He было ее у него, что ли?
— Матери раньше должно было бы этим заняться, — сказал Аркадий Иванович. — Вот вам и вера. Ах, но я любил полковника моего, да и сейчас люблю, верите ли… Вот крест святой. Ну все ему прощаю…
— Вы ангел, — засмеялся Бутурлин. — Неужто все?
— Все, — сказал капитан.
— А то, что он третировал, и его друзья? А замыслы его?..
— Все, все…
— Каков! — сказал толстяк с восхищением.
Они все так наперебой восхищались Аркадием Ивановичем, что нашему герою стало даже совестно, словно это ему курили фимиам, его на руках носили. Да, да. И каждый норовил чем-то выделиться из общего-то хора, какую-нибудь уж такую славу ему загнуть, чтобы все остальное померкло.
— Нет, вы только поглядите, — воскликнул Сереженька, — мы здесь считаем себя виновниками благоденствия, спасителями, а мы, черт возьми, ничтожества рядом с вами, господин Майборода! Вы нам всем нос утерли, утерли!
— Каков гусь! — сказал толстяк, хлопая Аркадия Ивановича по плечу. — Ты мне нравишься, Майборода… Дозволь, я тебя поцелую… Вот так…
— Нет, нет! — закричал Сереженька. — Это я его поцелую! — И он снова обхватил нашего капитана за шею, так что капитан побагровел.
— Я бы на его месте так не сообразил, — сказал Бутурлин. — Как он, ловкач, умно действовал, как тонко, бестия!.. Вы пейте, пейте, капитан, чего чиниться!
— Я не чинюсь! — хохотал Аркадий Иванович. — Я пью, господа. Мне с вами тепло… Ах, были бы мы в Линцах, верите ли, я велел бы в музыку ударить.
Пока там, у стола, продолжалось общее ликование и форменный грохот стоял вокруг, и звон, и свист, Сереженька подбежал, качаясь, к Авросимову и подсел к нему на тахту.
— Свет наш Ванюша, радость наша, а он и не спит, подслушивает…
Тут и Бутурлин подскочил, вцепился тонкими, холеными руками Авросимову в бок, стал щекотать его, приговаривая:
— А он не спит, не спит, штрафного ему, Ванюше, штрафного!
Принесли большой бокал с шампанским. Авросимов выпил его в два счета и готов был закричать от радости встречи, которая так трудно ему давалась нынче, да все ж таки ее не упустил…
— Откуда вы этого капитана раздобыли? — спросил его Бутурлин шепотом.
— Случай свел, — также шепотом отозвался наш герой, удивляясь серому цвету лица кавалергарда.
Тут ему снова поднесли, и он еще выпил. Теперь и в нем кровь заиграла, потолок улетел неведомо куда, стены распались, ударил ветер весь синий от трубочного дыма, рыжая голова Авросимова, озаренная каминным пламенем, мельтешила по этому пространству, словно большая головня выскочила из камина и пошла гулять по свету. Толстяк, задирая полы халата, отплясывал что-то, гренадерский поручик раскачивался у окна, как заводной, Сереженька снова душил в своих объятиях Аркадия Ивановича… Все кружилось, и исчезало в тумане, и возникало снова. И только остальные господа, что были незнакомы нашему герою, по-прежнему сидели неподвижно, вполоборота к пламени, с недопитыми бокалами в руках.
