— Каков герой! — воскликнул толстяк. — А вы? — обернулся он к остальным. — Вам бы лишь баклуши бить!
— Нет уж, — сказал гренадерский поручик. — Я господина Пестеля до самого Петербурга конвоировал… Нет уж, уволь-те-с… Я свой долг выполнил. Этого забыть невозможно, как это все было. Да я уж имел честь рассказывать… Уж вы меня увольте…
— А я, а я? — закричал Сереженька. — Как я Щепина на площади вязал!.. Как в атаку ходил!.. Я по-о-о-омню!
Аркадий Иванович с изумлением поворачивал голову то к одному, то к другому, с жадностью внимая их откровениям.
— А мне и посейчас приходится за стулом военного министра топтаться и видеть все, — сказал Бутурлин. — Все через мои глаза проходит и уши, и на сердце падает, и там лежит… Когда бы я в полку служил, ты бы мог так говорить с укором, а я во всем этом просто варюсь, варюсь, и все…
— Все молодцы, все! — засмеялся толстяк. — Один я бражник, черт!
— Вот видите, господа, — сказал Аркадий Иванович, — как жизнь всех нас связала, а мы-то и не ведали того… Вот видите? Как мы с вами одинаково ринулись разом для спасения отечества, как грудь свою подставили…
В этот момент нашему герою показалось, что Аркадий Иванович значительно отодвинулся и рассказывает откуда-то издалека, так что и голоса его не слышно, а только видно, как разводит руками и стучит себе в грудь кулаком. Потом он и кулака уже не видел, так все это отодвинулось.
Когда он вновь проснулся, картина перед ним была все та же, все так же сидели вокруг Аркадия Ивановича, но уже мундиры были расстегнуты у всех, да и словно теснее стал кружок, а может, это выпитое клонило их в одну сторону, поближе к капитану.
— Я знаю, как с Трубецким получилось, — сказал толстяк, — князь был в доме батюшки, comme l’enfant de la maison[1]. Он и сам, бедняжка, не опомнился, когда его нашли у тещи его, графини Лаваль, и объявили ему, что он выбран в диктаторы…
— Да я же говорю, — сказал гренадерский поручик, — что это неосмотрительность ихняя, спешка… Я это обсуждаю… Не связывались бы они с Трубецким, было бы больше толку…
— А графиня Лаваль, рассказывают, — засмеялся толстяк, — в это время сидела у себя и дошивала знамя свободы… Каково?
— Господа, не надо об этом! — взмолился Сереженька. — Вы пейте себе… Забывайте все… Я не люблю о неприятном… Не надо!
— Ах ты, моя дунюшка! — захохотал Бутурлин.
— Не-е-ет, — сказал Аркадий Иванович, — мой полковник — это вам не Трубецкой. Он бы сам себя диктатором нарек, случись что…
