Чем большую злость вызывала его уверенность в своей правоте, тем сильнее я чувствовал свою беспомощность. Что я могу сделать? Высказать ему все, что думаю о нем? Но по какому праву? Он пришел ко мне за помощью, я могу отказать ему в ней, если нет для нее законных оснований, и только.
Но не оставлять же его в сознании своей безупречности, и я сказал ему:
— Признаюсь, никак не ожидал, что вы обрадуетесь выездной сессии.
— Почему?
— Сейчас постараюсь объяснить. В суде вы будете говорить первым. Допускаю, что все то, о чем вы рассказали мне и написали в своем „Ответе”, вы повторите с еще большим блеском в суде и обрушитесь на тех, кто „вынуждает человека идти против своего естества”. Так ведь вы это именуете? Но после вас слово будет предоставлено редактору, а вероятнее всего, и прокурору. Он вправе вступить в дело, и тогда они...
— Все, что можно сказать против меня, уже сказано в „Письме”. Даже с избытком.
— Ошибаетесь. Вам скажут много такого, чего бы вы не хотели услышать. Они сумеют, несмотря ни на какие софизмы, разглядеть: что — совестливо, что — бессовестно.
— Ого! Вам не кажется, что вы уже начали вместо них говорить? ~ спросил Шебалдин. Без обиды, без гнева, только ради того, чтобы по-дружески поддеть меня.
— Вам следует знать, что вас ждет в суде. Но если вам неприятно. ..
— Нисколько. Прошу вас, продолжайте!
— Хорошо. Вам скажут: „Удивительно, Алексей Григорьевич, до чего же глубоко засела в вас уверенность, что словом можно обелить любое дело.
Любое! Надобно только подыскать подходящие слова. С женой случилось несчастье, а любящий муж, не мешкая, стал раздумывать и подсчитывать, что ему сподручнее. К чему его больше тянет: заботиться о жене или дать деру? Уж одно то, что такая мысль могла прийти в голову, должно потрясти человека, вызвать в нем отвращение к себе. А вы свои „раздумья” едва ли не за доблесть выдаете. Послушаешь вас, так вы, оказывается, ратуете за честность. Негоже человеку, поучаете вы, на свой счет обольщаться. А то, что негоже, вы ни-ни, ни за какие коврижки не совершите. Вот вы и спросили у себя, выдержите ли, и тут же „честно и строго” ответили: нет, не выдержу, и все! Взятки с вас гладки. И настолько вы торопились с решением этого, столь важного для вас вопроса, что не удосужились спросить себя, а выдержит ли она, ваша жена? Не только не спросили, но и считаете, что спрашивать незачем. Что, разве не так? Писали ведь вы в своем „Ответе”, что „незачем преувеличивать, авария на дороге, конечно, беда, но не катастрофа. Ксения — творчески яркий человек, у нее по-прежнему светлая голова, она полностью сохранила возможность вести свою любимую работу, быть полезной людям — разве этого мало?” Легка для вас, Алексей Григорьевич, чужая ноша! И все же вы правы: паралич ног — конечно несчастье, оно может и не стать крахом. Но если несчастье сгустилось до трагедии, до такой, которая может расплющить вашу жену, то в этом виноваты вы и только вы!
