Находилась мастерская в подвале одного из домов вблизи филармонии. Туда и повадился Анатоль, знал, что ему будут рады, и угостят, и накормят чем бог поделился с художниками или с их друзьями, которые также околачивались там. Это было райское место, расцвеченное красками полотен, здесь можно было спрятаться от суетливого бега повседневности, серости или непогоды и отдохнуть душой в веселой беседе. Бывало, эти беседы превращались в бездумные пьянки, когда, обессиленные, мы падали на диваны и отрубались. В одной из таких гулянок Анатоль заступился за женщину, подружку Кулика (Куликова), с которой тот из-за чего-то погрызся. Анатоль относился к женщинам ласково-услужливо, готов был стелиться перед ними, стремился чем-нибудь угодить: поцеловать ручку и щечку, бросить россыпь красивых слов, что-то подарить, прочитать им свое стихотворение. Неудивительно, что женщины любили этого, казалось, колючего и резкого поэта. Я не исключаю, что ершистость Анатоля была формой защиты его поэтической души. Своеобразной мимикрией, когда Сыс-человек защищал Сыса-поэта. Это было видно даже по его столам в квартире. Сумбур на столе, за которым велись хмельные беседы, и — чистота, порядок на письменном столе, накрытом белоснежной скатертью. Стол, за который он никого не пускал, потому что там записывал стихи, — это был его алтарь.
Так вот тогда Анатоль заступился за женщину, даже вскочил с кресла на ноги. Полупьяный Кулик схватился за топор и слегка тюкнул им по голове Анатоля. Именно тюкнул, а не ударил. Наверное, хотел его отрезвить. От неожиданности Анатоль окаменел, как статуя. Из-под кепки ручейками потекла по лицу кровь. Я вырвал у Кулика топор и закинул его подальше от беды под диван. Все были шокированы поступком Кулика, и он сам опешил. Сыс тоже утратил свой запал, позволил промыть водкой ранку (рассеченную кожу на бритой голове) и наклеить пластырь, за которым я сбегал в аптеку. Ему даже нравилось, что все суетились вокруг него, жалели, как раненого воина. На Кулика посыпались укоры. Как он мог поднять руку на великого поэта? Совсем пропил соображалку. Тот попросил прощения, и был Анатолем помилован чмоканьем в щеку. «Деточка ты глупая, не можешь пить — не пей. Больше наливать тебе не надо».
Но выяснилось, и наливать нечего, и от этого всем стало грустно, особенно раненому Сысу. Он, насупившись, сидел за столом и смолил сигарету за сигаретой, выдувая клубы дыма. Казалось, ни с кем не хотел разговаривать, будто обиделся на весь мир, что так жестоко и несправедливо относился к нему.
