В состоянии полной нищеты ищешь самый маленький, почти нереальный шанс: а может, повезет на этот раз и что-нибудь выгорит. Я вспомнил, что у меня должен быть гонорар за три рассказа, напечатанные в «Нёмане». И Сыс сразу оживился, сам позвонил в журнал и узнал, что, действительно, Чаропку ждут деньги. Можно хоть сейчас подъехать в редакцию и получить их. Эту новость компания радостно приветствовала. Праздник продолжался.
Сыс поехал со мной в редакцию, которая находилась через остановку от нашего логова. Честно говоря, я с радостью избавился бы от Сыса и всей компании (этой бедной босоты) и поехал бы домой. Анатоль не отцепится от меня, прилипнет пиявкой, пока не высосет все деньги, а мне не хотелось бездумно спустить их на гулянку. Но дружеская солидарность принуждала «полечить» алчущих хмельного питья друзей, «уважить» их. Я щедро проставился, благо сумма позволяла проявить шляхетную щедрость, даже бананы и апельсины приобрел к сырам, колбасам, консервам. Было что выпить, было чем закусить. Мы вернулись в мастерскую, как римские триумфаторы, гордясь своей победой, обремененные богатыми трофеями, которые получили в магазине за гонорарную выручку. Было время, была эпоха, когда и литература кормила и вселяла в автора чувство своей значимости.
И бедная босота продолжила пиршество. Снова зазвучали радостные звучные голоса, которые перекрикивал Анатоль. Он жаждал прочитать свое стихотворение и, когда все угомонились, прочел бессмертный «Пацiр». Каждый выпил за себя из этой чаши. Концовка стиха, безусловно, отличная. Как бы там ни было, а своя рубашка ближе к телу, и человек думает прежде всего о себе. Ну и пусть пьет на здоровье, лишь бы преждевременно не покидал этот мир, родных и друзей. Пускай пьет из чаши, рюмки или из пистолетного дульца, лишь бы был с нами, лишь бы не жили мы воспоминаниями о нем, потому что после смерти узнается цена человека, когда нам его не хватает и мы уже никогда не увидимся с ним. Когда мучаешься от того, что был невнимателен к нему, и уже не попросишь прощения. Но, невидимый, он всегда присутствует где-то рядом, как привидение, и мысленным взором можно его увидеть, только оживи образ в душе. Никто тогда за столом не думал, что через четыре года (какая малость) Анатоль уйдет от нас в вечность — в некий глупейший момент, одинокий и покинутый друзьями, что не смогли тогда оказаться рядом и спасти. Я пробуждаю образ в своей душе, вижу его. Мрачно-задумчивого, с нахмуренным сплюснутым лбом и лысой головой, нелепой рыжей бородой. И если бы не красно-бело-красная лента над надгрудным карманом его джинсовой куртки, Анатоля смело можно принять за некоего боевика, дай ему только автомат в руки, а не бутылку, — и схожесть полнейшая. Вот почему я не хочу прихорашивать его образ, он должен жить своей судьбой и в воспоминаниях быть таким, каким был, а не причесанным, пристойным, отретушированным, будто для глянцевого журнала истории. Меня просили, чтобы не писал про Анатоля дурного, не позорил его, потому что это за меня сделают враги. Но если у Анатоля есть прекрасные стихи, то они как раз и родились из его беспутной жизни, как цветок эроса из житейского сора, как ребенок из греха, как творец из мук — ничто не дается просто так. А вдохновение только поднимает чувства наши сострадательные на поэтическую высоту.
