— Если так думать, мы ничего не достигнем. Потеряем последнее. Будем отсиживаться по домам, а потом гнать на власть плохую, на врагов, на бога, только не на себя, на свои трусость и безразличие, — Анатоль вылил эти горячие слова громко, с запалом.
Сыс казался мне настоящим апостолом нашего возрождения. Молодой, решительный, талантливый! Мне было стыдно за свою слабость, неверие в духовную силу Беларуси, за обособленность от тех, кто реально что-то делал, чтобы хоть по крупинке у нас улучшалась культурная ситуация, не сгинула мова, которую я так плохо знал, а когда-то в деревне, до приезда в семилетнем возрасте в Минск, я говорил на ней. И вот надо было возвращаться к мове, чтобы она легко и естественно жила в моей душе.
В скором времени Сыс вытащил меня в свет, а точнее, в литературную среду, а по правде говоря, в бар Дома литератора, где тусовались писатели от начинающего с двумя напечатанными стишками до какого-нибудь старикана, который давно забыл названия своих произведений. Там, в баре, я познакомился с половиной союза и сделался своим, мог даже мэтра и редактора популярной тогда «Крыніцы» Владимира Прокопьевича Некляева называть Володей. Богемная жизнь, известное дело, затягивала, но она давала новые впечатления, в конце концов я нашел людей, с которыми можно было поговорить на близкие мне темы, и поговорить по-белорусски. Я познакомился и подружился с Сергеем Веретилой, Алесем Наваричем, Андреем Федаренко, Анатолием Козловым, Миколой Степаненко, Андреем Гуцевым. Сыс свел меня с Кастусем Тарасовым, прекрасным прозаиком и хорошим человеком, который по-отечески опекал меня. Возраст не помешал нам дружить. Вот так я обживался в литературе. Сыс приложил усилия, чтобы в «Чырвонай змене» появился маленький отрывок из «Храма без бога», звонил главному редактору и бесцеремонно настаивал, чтобы скорей напечатал Чаропку.
Где-то в конце девяностых минувшего столетия Анатоль затащил меня в мастерскую художников Алеся Квятковского, Леонида Гомонова и дизайнера Алеся Куликова — шумных и безалаберных. Сыс в этой компании был своеобразным катализатором, заводил ее и руководил процессом расслабления и творческого сабантуя. Нужно сказать, что к художникам Анатоль относился с неким священным уважением, как к людям касты, находящейся выше литераторов, перед художниками он чувствовал свою униженность и ничтожность, а возможно, в его поэтической душе просыпалось эстетическое чувство от созерцания их полотен, особенно пейзажей, близких его пониманию, так как он вырос на природе и город оставался ему чуждым. Да и художники также относились к Анатолю как к отличному поэту, который обещал выйти в великие. Тот же Квятковский (по терминологии Сыса — Квят) влюбился в его поэзию. Таким образом, обе стороны уважали таланты друг друга, и Сыс никогда не позволял пренебрежительно отозваться об их работах, признавал мастерство.
