И снова - тук! тук! - над селом, над всей округой.
Кылына бежит улицей, глаза - в землю. Возле Максимовой криницы остановила ее Марийка Тодошина. Она стояла у калитки и поджидала женщин, чтобы идти в поле.
- Как он там? - спросила тихо.
- Не знаю, что и думать. Какой-то бес вселился в него: так и поджигает, так и поджигает. Память его вернулась... О моем рассказал, - Кылына вытерла слезу. - Нездоров Антик, Марийка, весь в горячке.
- Но ведь работает! Хотели его вчера Максим с Варивоном забрать, пусть бы отдохнул немного, но куда там! Не подпускает никого и близко... Вот я и думаю: какое желание надо иметь, чтобы ни за что так трудиться.
- Умелый! Смотри, что оно вырисовывается.
- В плену он подручным у мастера был, вот и набрался.
То здесь, то там начали появляться у калиток марковчане, головы вверх.
- Вот тебе и Антик! Вон что выделывает!
- Да, свечка его горит ясно...
...Солнце уже за камень прячется, тень от него, вначале дрожащая, а потом загустевшая, как вода Коптяйки, ложится на Марки.
Антик спешит. Болят грудь и голова. Сердце будто кто-то клещами сжал.
Вот уже и вечер упал на ущелье. Ползет выемками упрямо выше и выше. Антик и молотка уже не видит.
Опускается на землю, садится на широкую лавку-топчан. Болезненным близоруким взглядом ощупывает руки:
- Еще неделю-две...
Белячок вертится возле ног, поскуливает, потом лает и бежит вниз. Вскоре из темноты выплывает Михась:
- Вот, дядечка, это мама вам передали, это тетка Марийка, это Зинка, это бабка Ганка... Посуду мама завтра заберут, а я побежал.
И нет Михася. Но, видимо что-то вспомнив, показывается вновь из темноты:
- Дядечка, дядечка, женщину мы узнали, а солдат - кто?
- Солдат? Солдат... Иванко.
- Это какой?
- Как "какой"? Он здесь стоит, а я вот здесь. И фашисты в черных мундирах... Нет, нет, тверд наш Иванко, как камень, крепкий, как дуб... "Ну, а ты?" - подбегает ко мне один. "Я - подручный", - говорю ему. "А-а, подручный!" - и начинают руки выкручивать, зубы выбивать... - Глаза Антика застыли. И сверкают в темноте, как металл. - Но ничего, я отблагодарю. - Он взглянул на камень, нависший над пропастью. - Все отдам до капли...
Михась тихонько уходит, а Антик долго еще с кем-то разговаривает. Затем укладывается на лавку-топчан, так и не дотронувшись до еды.
...Антик вырубил не самого Иванка, а тень его. А рядом женщину, печальную, чего-то ждущую. Пусть ждет, как и все ждут, и надеется. Пусть тревожная надежда держит ее на свете, хотя мы и знаем, что сын ее убит...
