Когда Маркус ван Тарн переставал пить, он просто горел работой: возвращался к ранее начатым или брошенным холстам, переписывая их, соединяя мрачный фламандский стиль с переполненным солнцем духом Италии. Брался он и за мое обучение. За развивающие занятия, как он сам их называл.
— Искусство находится в нас, — говаривал он, — и единственное, что необходимо художнику, это концентрация, соответствующая сила воли, чтобы поднять наверх существенное, избавляясь от лишнего.
В чем-то мне не нравилось, что он не учит меня всему. Маркус до сих пор держал меня подальше от своих кладбищенских делишек, которые, насколько мне было известно, он втихую продолжал. Как-то раз мне в руки попал пакет его гравюр, изображавших человеческие внутренности: сердце, печень, почки, скелет, а прежде всего — мозг. Почему он не хотел, чтобы я изучал анатомию?
Не допускал он меня, как оказалось, после сговора с падре Филиппо и дядей Бенни, к рисованию обнаженной натуры. Права, я и сам не особо на этом настаивал. После трагедии со Сципио, эротическая сфера представлялась мне грешной и отвращающей. Долго я был глухим к призывам уличных проституток, слепым к прелестям горничных и хромым, когда другие гонялись за прелестными деревенскими девчонками. А если у меня и бывали непристойные сны, частой героиней которых была Маргерита, младшая дочка жившего по соседству мастера по производству самострелов (фирма пользовалась рекламным лозунгом "А на следующий день — будет тебе олень", то просыпаясь, залитый потом, и не только, я обильно поливал себя ледяной водой и, стоя на коленях, читал молитвы, с помощью которых можно было отогнать сатану. Понятное дело, я был непоследователен, мне же было известно, что с первой же лживой исповеди я живу в состоянии смертельного греха, и если бы меня встретит смерть, мне грозят вечные муки. Только я никак не мог с этим справиться. Иногда мне казалось, что было бы лучше, если бы, в соответствии с теориями ван Тарна, Бога вообще не было, а finis vitae походил на задутую свечу. В моей душе углублялся разрыв; перед доном Бракконе я играл кандидата на получение сутаны, а ведь знал, что это невозможно. Разве что свершилось бы чудо. Это если бы я нашел исповедника, который мог бы меня понять и отпустить мне мои грехи.
В тот день я вернулся из школы раньше обычного и побежал в мастерскую мастера ван Тарна, где нас должна была ожидать работа над натюрмортами для некоего купца из Венеции. Двери я застал запертыми. У Маркуса кто-то был? В этом ничего удивительно не было бы. Мне было известно, что многие люди, чьи портреты голландец писал, не желали, чтобы им кто-либо ассистировал. Таких клиентов художник заводил из сада, так что я никогда с ними не встречался.
