На ее место в овощной киоск сразу же прыгнула Мария Лукьяновна, жена младшего брата Бориса Павловича. Это именно она следовала по следам Прасковьи Яковлевны и вышибала ее с «денежных мест». А потом, когда у нее дела летели коту под хвост, она с веселым видом утверждала, что работу запустила Прасковья Яковлевна и слиняла, а вот ей, бедной, приходится терпеть бесславие. Такую гадину полезнее всего было бы стереть с лица земли, да охотников не находилось. Впрочем, сразу после войны были охотники, готовые посчитаться с нею за шашни с фашистами, но она вовремя сбежала от них. Ладно, об этом рассказ будет в другом месте.
Видимо, думала Прасковья Яковлевна, ей надо сменить обстановку. Но куда податься? В завод идти она не решалась. Грохот, металлическая пыль и мазут были в ее представлении прообразом ада, а она пока что хотела — нет, должна была! — жить. На Кирпичном заводе работа была слишком тяжелой физически, не по ее силам.
В колхоз она всегда успеет.
День проходил за днем, а работа не находилась. Ей предложили место санитарки, то есть уборщицы, в больнице. Она сказала, что подумает, а сама... не могла решиться. Даже в Синельниково ездила, там искала. Была бы она сама, так согласилась бы пойти проводником на пассажирские поезда. Но с кем оставлять дочь-подростка на время многодневных поездок?
Как-то вернулась домой запыленная и голодная, а младшая дочь протягивает ей домашний пирожок с печенкой, поешь, мол. Пирожок был свежий, вкусный!
— Где ты взяла?
— Баба Баранка угостила, — опустив глаза, сказала Люба. — Она дала мне три штуки, но я два съела... не удержалась...
— Ну и хорошо, — Прасковья Яковлевна поцеловала дочь в макушку. — Мне одного хватит.
— Мне очень стыдно, мама.
— Ты же растешь, дочка! Тебе нужнее.
Наутро Прасковья Яковлевна опять куда-то шла... Слезы катились по щекам, и она их не вытирала, потому что не замечала. Она не знала, куда идти, кого просить о помощи. Подумывала, не пойти ли к секретарю территориальной партийной организации, может, он что-то подскажет. Или в сельсовет — они могут найти ей место на каком-то хуторе. Там тоже люди живут.
И тут ее окликнули. Она оглянулась — сзади ее догонял Иван Тимофеевич Козленко, сосед по улице, которого уже после ее ухода с сельпо назначили туда председателем.
— Здорово, соседка! — бодро сказал он, запыхавшись от быстрой ходьбы. — Как дела?
— Здравствуйте.
Короче, начался у них разговор. А в чем оказалось дело?
Тогда, с послереволюционного времени и по описываемые годы, хлеб в Славгороде не выпекался. Люди покупали его либо у знакомых, которые исподтишка пекли на продажу, что для многих было недоступно и дорого; либо в магазине, куда завозили хлеб из Запорожья и где выдавали по одному кирпичику на семью ввиду ограниченного привоза. Привозной хлеб хоть и был по карману, но в основном ржаной и плохо выпеченный, от него у многих болели желудки.
