Как странно, что совершенно новые виды, неизвестные и впервые увиденные края, экзотические места не так сильно интересовали и умиляли их, как картины России. Спокойно взирали они на более красочные пейзажи, где пестрел рыжий цвет песков и песчаников, где больше было цветов и буйной зелени, как будто видели все это на случайной картинке.
— Почему так? — спросил у отца поскучневший Гордей. — Ведь по сути должно бы быть наоборот?
— Ты знаешь, — после долгой паузы ответил отец, — я замечал нечто подобное при чтении книг. Читаю про беды, допустим, во Франции, про эпидемии и горе людей, и почти не переживаю. А прочитаю подобное о России — и сердце заходится от горя. Думал я, думал над этой странностью и понял, что все дело в причастности. К чему ты причастен душой, к чему пристрастен да привязан, что ты воспринимаешь как свое кровное, то тебя беспокоит. А иное — это что-то далекое, тебя не касающееся, на что ты повлиять и от чего пострадать не можешь.
Только что Гордей попытался что-то ответить отцу, как вдруг засмотрелся вдаль и весь вытянулся.
— Отец! — сумасшедшим голосом закричал через мгновение. — Отец! Это же Пушкин! Вон он, спешился и присел на валун! — указывал куда-то влево от дороги Гордей, которого сразу же начала бить нервная дрожь.
Просто счастье, что отец Гордея был именно лекарем. Поэтому он не поддался на то, что показалось ему то ли шуткой со стороны сына... то ли провокацией, вызванной причудами чужого климата. Дарий Глебович даже не посмотрел туда, куда указывал Гордей, и не поднял крик следом, а внимательнее присмотрелся к сыну. Спокойным жестом взял его за руку, нащупал пульс... Потом губами прикоснулся к челу. Нет, сердцебиения не было, жара не было — мальчишка был здоров. А меж тем он с тем же возбуждением продолжал кричать:
— Дайте лошадь! Отец, прочь с телеги! Помчали к нему!
Не ожидая дополнительных распоряжений, озадаченный и растерянный, а более всего ничего не понимающий Василий Григорьевич, взявший на себя некоторые дорожные тяготы, подвел к своим господам двух лошадей, которые сейчас шли свободными, отдыхая от седоков. Но в данной ситуации делать было нечего, пришлось им опять потрудиться.
Уже вскакивая на коня, Дарий Глебович невольно глянул налево и, к удивлению, смешанному с интересом, действительно, увидел сидящего на валуне человека. Характерная посадка головы, разворот плеч, застывшая линия рук и профиль однозначно указывали на Пушкина. Да, это Александр Сергеевич, собственной персоной и в полной яви, — подумал Дарий Глебович. Пушкин был в накидке, предохраняющей от переменчивой горной погоды, и в кепке с козырьком, тень от которого надежно закрывала глаза от солнечного блеска. Расстояние между ними было с треть версты, но ошибка исключалась. Конь его, видимо, зашедший за валун и пощипывающий траву чуть ниже по склону, был скрыт от глаз, если смотреть со стороны дороги. Но не мог же Пушкин оказаться здесь без коня!
