— Так я всегда тихо... — попыталась сказать Цетка, но ее перебили с всезнающей ухмылочкой.
— Наслышаны, наслышаны, как вы «всегда тихо». И про ваши молочные ванны, и про тачанки с музыкой и про сынов нагулянных...
— Да теперь уж не то... — Цетка с непритворным смирением наклонила голову.
Сразу после окончания Гражданской войны во всех населенных пунктах, зараженных махновщиной, постоянно работали уполномоченные КГБ. В Славгороде тоже были такие сотрудники. Фамилию последнего люди помнят — Тарасенко. На их недремлющем оке и находилось те лица, кого не привлекали к ответственности, но кто оставался под наблюдением.
Так вот этот Тарасенко вроде беззлобный, никого зря не трогал, а тут как-то в 1954 году решил произвести у Цетки обыск, потрясти ее на предмет выявления махновских сокровищ. Но... репрессии репрессиями, а свои люди у махновцев везде оставались, причем сидели на всех уровнях. И Цетка знала, к кому обратиться. Поэтому молчать не стала! После этого сам Тарасенко, так ничего с Цетки не вытрясши, исчез из Славгорода, а на его место приехал другой. Но вскорости должность эту упразднили, всех преступников выпустили на свободу и Цетка вздохнула свободнее.
Симпатичная и любимая славгородцами Бараненко Александра Федоровна, жена родного дяди Прасковьи Яковлевны, хорошо знавшая героев этого повествования и детали их жизни, начиная от Цетки и Махно и кончая детьми горбатого Ивана Владимировича, и много-много с большим мастерством рассказывавшая о них, в 1972 году уехала из Славгорода к дочери. И получать дальнейшие достоверные сведения стало не от кого.
Светлану Владимировну Тищенко (в девичестве Григорьеву), по-уличному Володчинчиху от украинского Володимир, до конца ее дней называли Цеткой, а потом уж молодежь забыла обо всех ее прозвищах. Хоть и жила Цетка, ни от кого не скрываясь, на виду у людей, а тайны ее по ней прочесть никто не мог. Только подругам своим, Александре Сергеевне и Александре Федоровне, которых, кстати, пережила, поверяла Светлана Владимировна все без утайки — в старости, после долгих десятилетий молчания, очень нуждалась в том, чтобы излить душу.
Была она хорошо сложенной, очень аккуратной, чистенькой, довольно приятной старушкой, с мелкими правильными чертами лица. Белая, слишком нежная кожа ее в старости истончилась, взялась морщинами и покрылась чуть заметными пятнами коричневого цвета, как будто на нее падала тень лиственных крон. Фигурой она казалась мельче коренастой Александры Сергеевны и ниже высокой и статной Александры Федоровны. Со временем, возможно, потому, что жила с повинно склоненной головой, Цетка слегка сутулилась, ходила с палочкой, хотя походка была ровной и собранной. Голос имела приятный, тихий. Говорила совершенно бесстрастно и, действительно, сильно грассировала и плевалась при этом. Впрочем, зная эту свою особенность, вытирала рот неизменно имеющимся у нее платочком.
