— Именно поэтому ты и достоин большего. Дело было так. — на мгновенье Фиалка задумался. — Бог плакал и слезы его катились вниз. Это были необычные слезы. Некоторые из них упали в океан и смешались с биллионами капель, утратив свою цельность и силу. Другие испарились, шипя и потрескивая, как на сковородке, на солдатских шишаках и монашеских клобуках. Но некоторые, может быть тысячная доля от полновесных божьих рыданий, достигли своей цели. Появились люди со слезой в душе. Их было мало, но они начали расходиться по свету. Ты легко отличишь их в толпе, стоит лишь внимательней присмотреться. В них частица бога. Они чувствуют, как он. Они постоянно печальны. Они умеют прощать. Их обижают, ведь печаль есть удел слабых, но они все равно умеют прощать. Счастлив тот, кто встретит такого человека, но это налагает и ответственность.
Орлиная фляжка была пуста. Ее содержимое исчезло. Антон навинчивал на фляжку пробку с цепочкой. У Запеканкина затекли ноги, в продолжении всего рассказа он поджимал их под себя. На мокром картоне иначе сидеть было бы просто невозможно. В дальнем углу крыши появились рабочие с фанерными лопатами. Выставив лопаты вперед, как ковш бульдозера, они сгребали снег к парапету и скидывали его вниз, истошно крича при этом:
— Снег!
Запеканкин изменил позу и сел на корточки. Фиалка достал портсигар и закурил. Он выпускал сизые кольца и смотрел как, потрескивая, тлеет папиросная бумага.
— Не замечал, Петр? — спросил Фиалка, указывая на сигарету. — Как платье медленно-медленно. Бретелька с плеча. С другого.
Запеканкин улыбнулся.
— Какую? — спросил он.
— Что, какую? — спросил Антон.
— Ты говорил, что это налагает ответственность. Я хотел спросить какую.
— Ты про это — ответил Антон, потянулся и прижал колени к груди.
— Никогда не заставляй его плакать. Если плачет такой человек, значит плачет и он. Держись за эту девушку, Петр. Она слезинка божья. — произнес, загрустив о чем-то своем, Фиалка.
Запеканкин, обрадованный тем, что его выбор совпал с мнением друга, хотел задержать этот миг. Бережно сохранить в укромном уголке своего сердца. Небесную ширь, которой можно коснуться. Стоит привстать и вот она, пожалуйста. Холодная и зыбкая, но не отталкивающая. Настоящая небесная ширь. Она не боится его. Запеканкин поднялся и начал гладить небо. Сначала с боязнью, как незнакомого лохматого пса с истекающей слюной клыкастой пастью, но потом все уверенней. Наблюдая, как добреет под лаской напряженное тело, как исчезают кровавые жилки из глаз, как вместо рыка начинает доноситься добродушное урчание. Ты треплешь его за уши. Закрываешь глаза и ждешь с притворным ужасом: «Гадкая собака», когда твоей щеки коснется, что-то липкое, мокрое и противное. И какая разница, что это будет? Собачий язык или порывы ветра? Ты сделал доброе дело и тебе, как умели, сказали спасибо. Значит не зря, значит все не просто так. Фиалка был молчалив и тих, а Запеканкина переполняли чувства.
