— Гори, гори моя звезда.
Пустеющие бутылки, тускнеющий взгляд корнета.
— Нравишься ты мне, граф. Слово офицера французами рубленного. Ферт ты подходящий. По мне. Что деньги? Проиграл — забудь. Выиграл — пропей. Хочешь отдам. Возьму и отдам. Знай русского офицера.
— Я право слово. Зачем? Они ваши.
— Молчи… Тсс… Молчи… Господа, господа! Сюда, господа. Отдаю графу выигрыш. Пусть знает русского офицера, французами рубленного.
— Господа… Это смешно.
— Что? Смешно?! Хацепетовскому-Лампасову такое. Последний раз прошу. На коленях прошу, граф. Забери. Поссоримся не то, враз поссоримся.
— Это что-то невообразимое, господа. поднимите его.
— Возьмите граф.
— Поднимите его господа.
— Возьми.
— Нет, господа, будьте свидетелями, только из человеческих побуждений (мудрый Альберт) Раз настаивают (мудрейший Альберт).
— Спасибо, граф. Друг ты мне верный, душа благородная. Эй чавалы, что слезы пускаете… Жги давай… Мы с графом веселимся. Жги кому говорю.
И зажгут. Зажгут. Воздуху мало. Стекла долой. Лавки дубовые в клочья.
— Эх, раз. Еще раз.
Каблуки пол печатают. Доски трещат. Ломаются.
— Еще много-много раз.
Хозяин под стойкой.
— Каналья! Где вино прячешь? Мать твою в бога душу мать. Это по-твоему господам благородным предлагают.
— Морденцией его, граф. Морденцией.
— Вот так. Вот так.
— Эй, чавалы.
— Где жаркое, мерзавец?
— Мы его сейчас самого на шандалах изжарим.
— Ча-ва-ааа.
Паленым затянет. Крик истошный. Шум. Гам. стены беленые в пистольных трещинах.
— Эх ра-а-аз.
Потом, когда все мертвецки утихнет. Уползет хозяин, рыдая над горелым пятном в жилетке. Гитара умрет. Заскрипит рассохшаяся крутая лестница на второй этаж.
— Пойдем, граф. Пойдем. Снимем шпоры — голос корнета, обычно сильный и мужественный, станет дребезжащим и подленьким.
— Пойдем граф. Хи-хи-хи. снимем шпоры.
Примут их несвежие нимфы в безабелье. Будут ласки в жарко натопленных комнатах. Полосатые потолки. Стыдливо прикрытые пантолонами иконы.
Вот так или примерно так поступил бы Альберт. Честь? Можете ее съесть.
Ужом вертеться надо. С корнетами тактично, не дай бог зашибет. Ничего. Выдюжим. Уж над трактирщиками по изгаляемся вволю. Ничего. Стерпит. Как мы терпим. Анастасия Пална хороша безусловно. Но ведь, ни одна такая на весь белый свет. Есть и получше. Поиграть, развлечься. Пожалуйста. Все остальное только под надежные финансовые гарантии. Вырос Альберт Гробочинер в заштатной семье. Каждое утро он вставал вместе с гимном. В лопатных отцовских ладонях прикроватные полупудовые гантели казались игрушечными. Бодрые взмахи. Тело в капельках-бисеринках. Контрастный душ: 5 минут обжигающе холодной и кипяток. Ненависть к утренней зарядке Альберт с достоинством пронесет через всю жизнь. Мать поднималась позже. Давно и безнадежно расплывшаяся женщина готовила нехитрый социалистический завтрак, такой же, как и в миллионах квартир, от бухты Золотого Рога до таможенных терминалов Бреста. После завтрака и прослушивания последних новостей, отец облачался в мешковатый картофельного цвета костюм помнивший первый спутник и отправлялся на работу.
