Несчастная перчатка легко хлестнула корнета по бледному шраму. Теперь он не казался Альберту таким заслуженным. Обыкновенный куцый шрамишко от неудачно открытой винной бутылки.
— Как вы смеете! — заревел корнет, отбрасывая в сторону кий. — Вы оскорбили меня сударь. Я требую удовлетворения. Стреляемся немедленно. На пяти шагах.
— Извольте. Буду премного благодарен — хладнокровно ответил Альберт, глядя на беснующегося корнета.
— Премного благодарен — медленно по слогам произнес Альберт, повязывая галстук широким узлом. Отведав пригоревшей яичницы, он свалил сковороду в забитый грязной посудой рукомойник. Одетый в мягкую из свиной кожи дубленку с опушкой он вернулся в спальню.
— Серафима — трагически начал он. Ответа не было. Альберт добавил надрыва.
— Серафима — трагически и с надрывом произнес он.
Кокон зашевелился. Полная в веснушках рука скользнула к тумбочке.
— Который час — заспанно спросила Серафима.
— Полдевятого и твой отец ненавидит меня.
Серафима оперлась на спинку кровати. Весь вид ее выражал безучастность. Оказалось, что веснушки это не только неприкосновенное достояние ее рук. В веснушках была вся Серафима. Лицо и полукружье в оборках ночной рубашки. Порой Альберту казалось, что и в рыбьих глазах равнодушно взирающих на мир, тоже играли веснушки, особенно когда Серафима хохотала, прижимая вечно липкие пальцы к пухлой пуфиковой груди.
— Вижу, тебя совсем не волнует, что твоего мужа, главу семьи так сказать и повелителя к трагизму и надрыву Альберт добавил слезу — Огульно обвиняют, бог знает в чем. Приписывают собственные неудачи и промахи. Неужели тебя это не волнует.
Вечно заспанную валькирию (Альберт вообще имел тягу к крупным демоническим женщинам) это ничуть не волновало.
— Ты можешь, внятно объяснить что случилось, Альберт?
— Что случилось? — негодующе спросил Альберт — Случилось страшное. Твой прародитель обвиняет меня в том, что я трачу его деньги. Я! Твой муж и так сказать повелитель.
— А разве это не правда?
— Как! Ка-а-ак ты смеешь — всполошено закудахтал Альберт. Оскорбленное достоинство должно было быть отомщено, и Альберт бросил Серафиме самое ужасное, что только мог представить.
— Ты так похожа на своего отца.
Альберт прислонился к дверному косяку и начал дергать плечами, изображая всхлипывания. Серафима не реагировала. Более того Альберт услышал подозрительное шуршание.
— Серафима! — с тигриной яростью Альберт бросился разворачивать вновь свернувшийся кокон. Там не оказалось прелестной бабочки всего лишь растрепанная Серафима. К тому же валькирия принялась верещать.
