— Не знаешь зачем?
— Не знаю. Придумать могу, но это будет всего лишь догадка. Но я его помню-помню, этот королевский закат, именно как подарок мне. И до сих пор интересно, а помнит ли она это дивное небо?
— А ты как хотела бы? Чтоб помнила? Или, фу-фу, какая обычная черствая невнимательная, то ли дело я — тонкая такая, душевно-организованная…
— Гноби-гноби, не обижусь. Были, конечно, такие мысли. Раньше. Сейчас хочется, чтоб она помнила тоже. Это было слишком для меня одной. Слишком грандиозно.
Дорога кончилась, вернее, они оставили ее, уйдя на тропинку за старыми рельсами. Шли молча, ноги мерно ударяли в утоптанную глину, вокруг нестерпимо желто цвела сурепка, пахла лихорадочно сильно, понимая, осень и нужно успеть. А впереди круглился курган с трехлапой железной вешкой на темени. И вокруг него и дальше-дальше, отдав часть травяного пространства домам поселка, лежала степь, горбясь холмиками вокруг старых бомбовых воронок. Уходила к горизонту, там плавно вздымалась тремя пологими горушками и упадала низинами между длинных склонов.
Тропа снова вывела их на дорогу, на этот раз грунтовую, посыпанную с боков белесыми камушками, как пыльным колотым сахаром. В небе ползли тугие облачка, красуясь ваточными боками, мелькали точки, подсвеченные солнцем — жаворонки держались высоко над степью.
— Никуда не заходим, да? Просто идем и идем.
— Да.
— Хочу узнать, как ты ходишь.
Лета кивнула. Она поняла. И дальше шли, почти забыв друг о друге, мерно ударяя подошвами в плотную землю, глядя вперед и по сторонам — вольно, куда захотят смотреть глаза. И не думая ни о чем.
Лета слушала собственные шаги. И шаги спутника отдалились, стали эхом ее шагов. Отдаваясь ходьбе, тело двигалось само, работало как совершенная система, поднимая, сокращая, расслабляя. Вдыхая и выдыхая, кидая взгляд, сторожа ухо. Как всегда в определенный момент Лете стало казаться, что ее нет, что, входя в некое измерение, она вскрылась, лишаясь лица, глаз, кожи, открывая солнцу и ветру нутро, и оно следом за покровами тоже исчезло, вернее, встроилось в мир. Поглощало все, что подкатывалось и подшептывалось, подкрикивалось — принимало, отмечая огромное и мельчайшее, и не называя его словами. Какие слова могут быть у бестелесности. Нет сцепленных, отделенных от мира звуков, вторая сигнальная ушла, не нужна. Потом, знала Лета, вернувшись в пределы своего тела и своей головы, она все рассортирует, навесит ярлыки памяти, чтоб суметь рассказать. Поделиться. И в этом огромное значение слов, — поделиться. Она могла обходиться без слов, и без мысленных формулировок, когда уходила из тела в окружающий мир, но она человек, и навсегда связана с другими людьми. И ее связь с ними — через слова.
