Впереди был Суркуль, огромный, вытянутый с запада на юго-восток бугор и Волчьи Ворота - извилистая, глубокая впадина в гребне бугра, основанием которой является дорога. Сколько здесь было хожено, сколько езжено, всё было настолько привычно глазу, что никогда и в ум и не приходило, как вот пришло сейчас, что сама впадина может являться творением рук человеческих. Почему бы и нет. По правую руку у подножья Суркуля когда-то располагался хутор Покровский. Хутора давно нет, а кратчайшая дорога до села до сих пор служит людям. А там дальше, когда дорога плавно стечёт с бугра, будет ещё одно творение рук людских - пруд, под названием - Широкий. Давным-давно, в далёком детстве, рассказывала мать, там жили первые переселенцы и пользовались холодной водой из небольшого родника, что после насыпи плотины являлся надёжным поставщиком воды будущему пруду. Нехорошее предчувствие, после только что увиденной картины хлынуло в душу, а вдруг и Широкий постигла та же участь? Подхлёстываемый этой мыслью, Виктор устало шёл на подъём. А вдруг? Нет, всё что угодно, только не это! Да этого просто не может быть. Вот уже ногам полегчало, дорога пошла под уклон. Вот сейчас, невдалеке, вон там, где дорога плавно огибает водоём, должна показаться острая коса, поросшая травой, с которой он ещё малышом учился плавать. Вот сейчас промелькнёт перед глазами узкая, поблескивающей серебром полоска водной глади. Он, уже не чувствуя усталости, идёт быстро, почти бежит, а полоски всё нет и нет. Он прерывисто дышит, не хватает воздуха, чтобы перевести дух. А полоски нет.
И вспомнилось из далёкого, босоногого детства. Знойный полдень. Солнце так нещадно палит, что по степной дороге невозможно идти - сухая земля в мелких прожилках трещин, будто специально посыпана земельными камешкам, что хоть и изредка, но впиваются в огрубевшую кожу ступней, вызывая неприятное ощущение, особенно когда попадают под пятки и потому всё время приходится идти, поглядывая под ноги. Подвода с доярками уже проехала, но она не в счёт, там места на всех не хватит, даже мечтать не приходится. Виктор идёт впереди ватаги пацанов. Вглядывается. Ну, когда же, когда, наконец, притягивающим взор миражом, прорежется на горизонте серебристая полоска, чем-то напоминающая скол разбитого зеркала? Кто-то сзади уже хнычет и предлагает вернуться. Виктор оглядывается, и - вот, кажется, счастье. Их догоняет ещё одна подвода на которой восседает дед Перерво. Он только с виду строгий, а на самом деле - добрый старик. Он не остановится, но обязательно прокричит: ''А ну скорише все сидай согласно купляных билетов!'' и пацаны на ходу примутся подсаживать на бричку сначала ''мелких'', и только уж потом заберутся сами. Виктор сядет рядом с дедом, по принципу родства, к зтому уже давно все привыкли, и потому не обсуждается, подержит какое-то время ноги на цыпочках, пока бёдра не притерпятся к раскалённой на солнце поверхности доски - сидолу, и будет поглядывать то на возницу, как тот без особой надобности, больше для порядка, чем для острастки, изредка помахивает в воздухе куцым, на скорую руку сплетённым батожком, то на мерно идущих лошадей, что пофыркивая, мотают головами из стороны в сторону позвякивая железом, да шумно сбивают хвостами с лоснящихся от пота крупов надоедливых оводов.
