Сергей Соловьев (главный редактор журнала «Скепсис»). Спасибо за интересный разговор. У меня есть несколько вопросов … Прежде всего, вопрос к Александру Николаевичу о хронологических рамках Термидора. Если я правильно услышал, то вы говорили о 1927 годе. Не кажется ли вам, что правильнее говорить об установлении Термидора в контексте 1923 года, когда происходят первые дискуссии о формировании левой троцкистской оппозиции, и тезис о построении социализма в одной отдельно взятой стране, если я не ошибаюсь, прозвучал в конце 1924 года и стал затем идеологической основой сталинского переворота. Мне кажется, что вы несколько сократили этот период.
Второй вопрос в связи с философскими дискуссиями того времени, который так же располагается в контексте вопроса о Термидоре. Мне кажется, что содержательные разговоры по методологии философского познания, конкретно-исторического познания в отношении к человеку в контексте споров о том, каким путем должна идти страна, вытеснялись у оппозиционеров в другие сферы, в частности, в эстетику. Если мы вспомним Воронского и судьбу журнала «Красная новь», то в разговорах об эстетике скрывалась вполне себе политическая и социальная повестка, что впоследствии для советской философии станет нормой, когда под дискуссией об абстрактных вещах скрывалась дискуссия по вполне жизненным, политическим проблемам. Мне показалось, что этот момент не был достаточно четко артикулирован в разговоре.
Еще один вопрос: о роли позитивизма как противника марксизма в двадцатые и тридцатые годы. С моей точки зрения, основой сталинской философии (в той мере, в какой ее можно называть философией) был «вывернутый» позитивизм: полное отрицание марксистского, диалектического подхода и к обществу, и к познанию как таковому, — тот самый позитивизм, который Ленин гнал метлой еще в дискуссиях с Богдановым и который влез в окно и стал обязательной частью сначала сталинской философии, затем сохранился в разных формах в советской философии и продолжает в этом смысле «портить жизнь».
Александр Тарасов. Начнем со второго вопроса, хотя это не вопрос, а высказывание точки зрения. С вопросом о периодизации все обстоит просто: Термидор — это не разговоры, а реальный политический переворот. До того момента, пока термидорианцы и их противники (большевики-«якобинцы») могли дискутировать, меряться силами, переворота еще не было. Термидорианцы были, а переворота не было. А вот с момента, когда выступления троцкистской оппозиции были насильственным образом подавлены (демонстрации на октябрьскую годовщину 1927 года), начал раскручиваться этот маховик. И при том все равно сил у термидорианцев оказывалось не так много, чтобы сразу всех заткнуть и подавить, более того, они были вынуждены оглядываться на чуждую себе идеологию. От нее нельзя было отказываться. Следующим этапом был 1934 год, а вот в 1937-м всё уже закончилось: можно было сказать, как Фукуяма: «мы победили».
