— И мне тоже.
Я попыталась впихнуть чек ему обратно в руки, но он завел их за спину. Тогда я сложила чек пополам, провела по сгибу ногтем и засунула в нагрудный карман его рубашки.
— Я не возьму ни копейки, пока не буду уверена в происхождении твоих денег, Ясон.
— Это честные деньги, Медея. Верь мне.
Я покачала головой и коротко рассмеялась. Разве он сам не понимал, как нелепо звучали эти его слова.
— Тогда что мне сделать для тебя, Мея? — Он все еще не хотел меня отпускать. — Как доказать, что я могу быть опорой для вас с Тесеем?
Я пожала плечами.
— Не знаю, Ясон, не знаю. Живи, как живется, а там посмотрим.
Я перебежала на затененную сторону улицы и дальше шла в сторону Старого квартала, все еще чувствуя спиной его взгляд. Оставайся в Ламосе, Ясон. Живи среди нас, рыбаков, торговцев, виноделов. Когда-нибудь жизнь сама приведет тебя к развилке путей, и тебе снова придется выбирать свою дорогу. Если она будет честной и правильной, она приведет тебя ко мне.
* * *
ЯСОН
Когда вечером в таверне у Спиридона я заикнулся, что на Ламос идет бора (21), надо мной не смеялся разве что глухой Андроник Макропулос.
— И все же, я бы поднял снасти сейчас. — Я уселся со своей жареной макрелью и литром розового у стены. После целого дня в море и двух погружений тело согласно было выполнять лишь две функции — жевать и глотать. — Утром, думаю, выйти из бухты уже не получится.
Отсмеявшись надо мной, листригоны переключились на свои привычные забавы: шашки и домино. Я на них не обижался: все-таки бора посреди лета был вещью неслыханной, вроде рыбного дождя — все о нем слышали, но выпадал он только в Гондурасе, к тому же, раз в десять лет. Но я, например, видел.
И своей чуйке на штормы и ветра предпочитал верить.
Бора — самый капризный ветер на самом изменчивом из морей. Предсказать его по приметам невозможно. Он зарождается в плешивых горах Фанагории и, набирая силу, мчится, разводя волнение, в берегам Тавриды. Внезапно сваливается в закрытые бухты, и рыбакам, не успевшим укрыться на берегу остается одно — удирать в открытое море.
Беда, если в такой момент откажет двигатель, потому что на парусе и веслах при сильном волнении в узкое горло бухты Ламоса не войдешь и не выйдешь. Море же, вдоволь наигравшись катерами и баркасами, может отнести их на сотни миль от родных берегов — к Анатолии или Ионии.
Ближе к полуночи, кое-кто из листригонов подняли носы к потолку и прислушались. Над городом слышался свист, еще тихий, но вполне отчетливый. Рыбаки переглянулись, побросали на столы смятые купюры и гуськом потянулись из таверны.
