Итак, Сталин уничтожил революционную традицию. Конечно же, не лично. Сталин — это олицетворение контрреволюционного мелкобуржуазно-бюрократического переворота. Общественная мысль оказалась выхолощена. Правящий класс навязал свое догматичное мировоззрение. В своих крайних формах оно доходило до антисемитизма и конспирологизма (особенно по отношению к ЦРУ), которые были присущи и самому Сталину, и наследовавшему ему поколению бюрократов[88]. Это неизбежно вытекало из отказа от интернационализма и классового анализа.
В контрреволюционной «сверхдержаве» СССР не мог не распространяться националистический тип мышления. Этот феномен неонационализма и «новых правых» кратко, но емко описал Дж. Боффа. Вот что происходило с официальной печатью: «Принадлежащие ЦК комсомола журнал и издательство с одинаковым названием “Молодая гвардия” в конце 60-х годов становятся основными инициаторами националистского движения, выступающего как реакция на кризис официальной идеологии. Схожие настроения звучали и в других периодических изданиях, таких как “Наш современник” и “Литературная Россия”, “Октябрь” и “Огонек”, а иногда и в ежедневных газетах, таких как “Советская Россия”…». Вот кто становился авторитетом для новых поколений интеллектуалов: «Цензура ли виновата или нет, но в 70-х годах в СССР легче было увидеть публикации или цитаты таких правых авторов XIX века, как Константин Леонтьев или Владимир Соловьев, нежели Троцкого или Розы Люксембург. Даже среди жертв сталинских репрессий предпочитали славить скорее ученого-богослова Павла Флоренского, нежели большевика Бухарина»[89].
Современная религиозная пропаганда, воздаяние почестей фашистскому философу И.А. Ильину, конспирологизм как важный элемент политических идей лидеров российских партий[90] и повседневный национализм — все это логичное следствие полного уничтожения революционной традиции.
В результате, восторжествовала интеллектуальная посредственность, боящаяся истины. И вот эта посредственность устами Старикова вопит: «Читая Сталина, все понимаешь, все ясно и просто. Ленина практически невозможно читать — даже будучи сильно заинтересованным в чтении. Сложно, путано и тяжело для восприятия»[91].
Эта посредственность настолько тупа, что на той же странице словами своего авторитета снова сечет сама себя: «“Я находился тогда в Сибири в ссылке… Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и
