— А сколько их?
— Не знаю, сынок, не знаю, откуда же мне знать. Много.
И тогда я смеюсь. Громко. Хлопая уцелевшей рукой себя по животу. Я — нимху, вы только подумайте, что мелет этот старый лесоруб! Совсем тронулся!
— Так получилось, сынок, — бормочет он, не обращая внимания на мой смех. — В тот год, когда мама понесла вас с братом, случилось поветрие земляной болезни. Ты ведь знаешь, что это за штука? Вы с братом родились мёртвыми. Чтобы спасти вас, нужно было специальное снадобье из желчи единорога. Твоя мать послала меня в Заупокойный лес, что возле Лохевли, к Дривити, колдунье. У колдуньи я купил это зелье. Полтора ливра отдал — все деньги, что у нас были.
Нам нельзя спасать сразу обоих, сказала твоя мать, потому что детей положено нести в магистрат. Но ведь в магистрате не знают, что я родила двоих. Мы можем спасти хотя бы одного, а второго отнесём, пусть видят, что он родился мёртвым.
Вот так получилось. Так получилось, сынок. Мы очень рисковали, но твоя мать будто сошла с ума — уж так ей хотелось ребёночка, что просто обезумела она, право слово. Да и я не лучше умом был. А после земляной болезни она уж не могла снова родить… Поплакали и сделали, как она решила. Вот так всё и вышло, сынок. Вот так.
Он поднимается, делает шаг от ямы и я перестаю его видеть.
Потом я слышу, как хлопает дверь. Он ушёл.
Не знаю, куда отправился этот обезумевший лесоруб. Но когда вернётся, он убьёт меня. Он тронулся умом от голода.
На лежаке стонет и бормочет мать.
Я зову её.
— Что? — отзывается она. — Что тебе, сынок, милый?
— Отец тронулся умом, — говорю я. — Он посадил меня в яму и говорит, что я нимху.
— Ох, сынок, сынок… — причитает она. — Знал бы ты, как мне больно.
— Мать, спаси меня, — говорю я матери и выбрасываю из ямы верёвку. — Подержи верёвку, чтобы я вылез и не умер с голоду. И чтобы отец не убил меня. Умираю, как хочется есть.
— Я очень хочу спасти тебя, сынок, — пыхтит она в ответ. — Очень хочу. Но не знаю, смогу ли я подняться с кровати. Боль грызёт меня, сынок. Всю выгрызла изнутри. Не знаю, смогу ли я встать с лежака. И верёвку держать я не смогу, сил нет, сынок, уж прости меня.
— Ты попробуй, — говорю я. — Умереть, как хочется есть. Я пойду и найду что-нибудь съестное. Себе и тебе. Обоим.
— Я уже пробую, сынок, милый, — отзывается она.
И действительно пробует, я угадываю это по тому, как скрипит под её телом лежак.
