Ставят плоды, двух разных цветов, непорочной Минервы, Осенью сорванный терн, заготовленный в винном отстое, Редьку, индивий — салат, молоко, загустевшее в творог, Яйца, легко на нежарком огне испеченные, ставят.
В утвари глиняной все. После этого ставят узорный,
Тоже из глины, кратер и простые из бука резного Чаши, которых нутро желтоватым промазано воском.
Тотчас за этим очаг предлагает горячие блюда.
Вскоре приносят еще, хоть не больно-то старые, вина;
Их отодвинув, дают местечко второй перемене.
Тут и орехи, и пальм сушеные ягоды, смоквы,
Сливы, плоды благовонные тут в широких корзинах,
И золотой виноград на багряных оборванных лозах.
Светлый сотовый мед в середине; над всем же — радушье Лиц и к приему гостей не вялая, слабая воля.
А между тем вот не раз, опорожненный, вновь сам собою,— Видят,— наполнен кратер, подливаются сами и вина.
Диву дивятся они, устрашившись и руки подъемля,
Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой. Молят простить их за стол, за убогое пира убранство.
Гусь был в хозяйстве один, поместья их малого сторож,— Гостеприимным богам принести его в жертву решили. Резвый крылом, он уже притомил отягченных летами,— Все ускользает от них; наконец, случилось, к самим он Подбегает богам. Те птицу убить запретили.
«Боги мы оба. Пускай упадет на безбожных соседей Кара,— сказали они,— но даруется, в бедствии этом,
Быть невредимыми вам; свое лишь покиньте жилище. Следом за нами теперь отправляйтесь. На горные кручи Вместе идите». Они повинуются, с помощью палок Силятся оба ступать, подымаясь по длинному склону.
Были они от вершины горы в расстоянье полета Пущенной с лука стрелы,— назад обернулись и видят:
Все затопила вода,— один выдается их домик.
И между тем как дивятся они и скорбят о соседях,
Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже,
Вдруг превращается в храм; на месте подпорок — колонны, Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,
Двери резные висят, золоченым становится зданье. Ласковой речью тогда говорит им потомок Сатурна: «Праведный, молви, старик, и достойная мужа супруга, Молви, что хочется вам!» И, сказав два слова Бавкиде, Общее их пожеланье открыл Филемон Всемогущим: «Вашими быть мы жрецами хотим, при святилищах ваших Службу нести и, поскольку ведем мы в согласии годы,
Час пусть один унесет нас обоих, чтоб мне не увидеть,
Как сожигают жену, и не быть похороненным ею».
Их пожеланья сбылись; оставалися стражами храма Жизнь остальную свою... Отягченные годами, как-то Став у святых ступеней, вспоминать они стали событья. Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;
