Но тут же мысли его перескочили на другое: а вдруг, правда, саранские динамовцы не приедут? Или приедут, а его, Толика, на игру не возьмут. Подойдет Костя Сергеев и скажет: «Раздумали мы, Толик. Рано тебе еще за взрослых стоять». Или окажется, что у Антона никакой травмы нет, так, царапина, и он сам сегодня выйдет на игру.
«Надо было вчера взять у дяди Васи новую форму», — с запоздалым сожалением подумал он, словно новая форма гарантировала ему место в команде.
Школа встретила его разноголосым знакомым шумом. Протолкавшись сквозь мелюзгу, Толик поднялся на третий этаж, где находился их класс. У самых дверей на него налетел Витька Грязнов, десятиклассник.
— Толик, привет, — первым поздоровался он. — Правда, что ты сегодня за взрослых стоишь?
— Ну, — с некоторым самодовольством ответил Толик.
— Здорово! — восхищенно выдохнул Витька. — А я уж думал, что Мотыль сболтнул.
Мотылем ребята с незапамятных времен называли Сережку Ивашина. Не то в первом, не то во втором классе привязалось к нему это слово. Что он имел в виду, трудно сказать, только все он почему-то сравнивал с мотылем: «Длинный, как мотыль» или «Крепкий, как мотыль». С тех пор и стали его самого звать Мотыль да Мотыль. Правда, последнее время они стали называть друг друга по имени — все-таки девятиклассники, взрослые люди, но десятиклассники на правах старших по-прежнему называли их по прозвищам и лишь некоторых, в частности Толика, называли по имени.
Он вошел в класс и по завистливо-уважительным взглядам понял, что Сергей уже всем успел рассказать о предстоящей игре и о его дебюте. Каждый одноклассник считал своим долгом поздравить его, пожать ему руку, похлопать уважительно по плечу. Так что к своей парте он пробирался, как сквозь строй.
«Интересно, — подумал он, — девчонки знают об этом или нет? И как они относятся к этому?» Он украдкой повел глазами туда, где сгрудились девчата, и вдруг наткнулся на сочувствующе-жалеющий взгляд Милы Головановой.
«Неужели знает об отце?» — обожгла его мысль, и у него даже ладони вспотели от волнения. Ему казалось, что он уже забыл об этой боли, а, оказывается, ничего не забыл, просто хотел забыть, загонял поглубже, а она все оставалась и время от времени напоминала о себе. Это точно так же, как зубная боль: кажется, что все кончилось, прошло, только чуть ноет отяжелевшая десна, и вдруг словно пронзит тебя от головы до пяток, боль поглотит всего, словно все тело — открытая рана. Ах, отец! Но откуда знает Мила? Впрочем, не только она. Вон то одна, то другая девчонка оглядываются на него с обидной жалостью. Ну и черт с ними! Не нужны ему их жалость и сочувствие.
