— Мусору-то сколько, — недовольно заметила мать.
Толик огляделся. Действительно, на тротуаре, на обочинах дороги валялись обрывки бумаг, обертки конфет, смятые стаканчики из-под мороженого, сморщенные оболочки воздушных шариков, оставшиеся, наверно, после первомайской демонстрации.
— Дворников нет, подметать некому, — равнодушно ответил он.
— Дворников, — сердито повторила за ним мать. — Дело не в дворниках, а в нашей невоспитанности. Вон же на углу стоит урна, всего шагов пятнадцать—двадцать пройти, так нет же, обязательно бросят, где стоят.
Толик шутливо обнял ее за плечи.
— Ладно, ма-а, не сердись! Честное слово, я всегда мусор в урны бросаю.
— Ой ли! — уже отходя, усмехнулась она. — То-то мне всегда за тобой убирать приходится.
— Так уж и всегда?
— Ну, часто. Ладно. Так ты меня не жди. Обедай и ужинай как следует. И очень прошу тебя: будь, пожалуйста, поосторожнее на этом своем футболе.
— Ну, ма-а, я же не маленький. А если и случится что — ты вылечишь. К тебе же привезут.
Мать остановилась.
— Прошу тебя, — негромко и строго произнесла она, — больше никогда так не шути. Оставь этот юмор висельника для своих друзей, а я его не принимаю и не хочу принимать.
Толик почувствовал себя виноватым. Черт его дернул за язык! Ведь знает, что у матери самое больное место — это разговоры о травмах. И так ей сейчас нелегко, а тут он со своим языком...
— Прости, ма, это я так, не подумавши брякнул. Ничего со мной не случится.
— Не будем больше об этом. Так смотри, поешь как следует. И вечером поздно не задерживайся.
До Толика только теперь дошло, что сегодня ночью он останется в квартире один. Он представил себе пустые комнаты, тоскливый вечер в одиночестве, и на душе у него стало тревожно. А вдруг отец заявится? Да еще пьяный? Конечно, Толик понимал, что пятнадцатисуточников раньше времени не отпускают. Но мало ли что может быть!
— Ма-а, — осенило его, — а можно, я кого-нибудь приглашу ночевать к нам? Серегу или Сашку соседского. А?
Мать понимающе взглянула на него и кивнула.
— Конечно, можно. Ну я пошла, а то опоздаю. Да и тебе пора.
Она отошла, а Толик посмотрел ей вслед, и острая жалость кольнула его сердце. Какой постаревшей показалась ему мать. Эти опущенные полусгорбленные плечи, эта шаркающая походка, когда ноги почти не отрываются от земли, да еще этот темный старушечий платок! Толик вздохнул: да, тяжело достались матери эти последние годы.
