– Что ты понимаешь под ущербностью? – поинтересовалась я.
– Водился с разными… – Юра сладенько улыбнулся и, поставив локоть на стол, стал изучать свой маникюр.
– С кем, например?
– Ух ты, какая настырная, – шаловливо скосил он на меня свои молочно-голубые глазки, наполовину заплывшие жиром, – все-то хочешь знать.
– Ну так с кем? – не отступала я.
– С Арниковой, например, – небрежно сказал он, поглаживая одной рукой сарделькообразные пальцы на другой, – а она… – он намекающе и томно улыбнулся, – знаешь, наверное.
Юра сделал жест, напоминающий тот, которым дамы во французских салонах восемнадцатого века поправляли мушки.
– Ой, что-то у меня сегодня весь день голова болит, ты не знаешь, погода, что ли, так действует? – скроил он страдальческую мину.
– Наверное, – автоматически согласилась я, лишенная всяческого сочувствия и сострадания. – Вы, поэты, тонкие штучки, на вас все действует, – польстила я ему, хотя в моей лести таилась издевка.
– Ох, как ты права, – хихикнул, махнув рукой, Шажков, глаза которого впервые по-настоящему потеплели, – да и жизнь какая! Вот сидишь тут, попрошайничаешь, – с показным самоуничижением и досадой добавил он.
– Почти все гениальные поэты бедствовали, – ударилась я в лесть, – но от этого они не были менее гениальными. – Я одновременно ободряюще и иронично посмотрела на своего тучного собеседника. – И потом, на свете достаточно людей, способных оценить их дар и протянуть им руку помощи, – позволила я себе толстый намек на свои сотенные купюры.
– Ты отчасти права, – кокетливо повел головой Юра, – люди-то есть, тонко чувствующие и отзывчивые, но по большей части они сами бедны, – сделал он губки бантиком.
– Это правда, – вяло согласилась я, чтобы прекратить бесплодную дискуссию. – И все-таки, Юра, что ты можешь сказать об Арниковой? Может, ты и ее подругу Любу знаешь?
– Знаю, – загадочно посмотрел на меня Шажков. – Ведь все перед глазами проходит, вся жизнь. Ты вот думаешь, я песенки пишу и водку глушу, и это все, весь Шажков, – пытался он вызвать во мне сочувствие к своей горькой доле и заодно восстановить в правах, хотя бы методом обычной тщеславной болтовни, свое ущемленное самолюбие. – Ан нет, дорогуша! Шажков книгу стихов издал! Вот! – Он достал из внутреннего кармана миниатюрное издание и с гордым видом протянул сие сокровище мне.
– О! – пробежала я глазами первую страницу сборника. – Глубоко, Юра!
Я едва сдерживала издевательскую улыбку, которая так и щекотала мои губы.
